Теленеделя, 30.07.2020
Глеб Самойлов: я все время был самым младшим – и в «Агате», и в рок-клубе.
У Глеба Самойлова сразу два юбилея. Группе The Matrixx, которую он создал после распада «Агаты Кристи», в этом году исполняется 10 лет. А ему самому 4 августа стукнет пятьдесят.
– Вот вообще не думаю о предстоящем 50-летии. Коронавирусное домашнее заточение длиной в несколько месяцев занимало мои мысли гораздо больше, чем скорый юбилей. С тем же успехом на горизонте могло нарисоваться число 60. Это просто набор цифр: 5 и 0 или 6 и 0… Я так равнодушен к паспортному возрасту не потому, что вечно молодой, — совсем наоборот. Просто индифферентен. Думаю, переживания «ах, стукнет столько-то лет» больше свойственны женщинам. А мне — стукнет, и ладно. Париться не буду, встречу на работе, как обычно. С моей группой The Matrixx, у которой в этом году тоже юбилей — 10 лет, — выступлю прямо в день рождения.
— Но нет правил без исключений. Когда-то устраивали 4 августа не концерты, а праздники для себя и друзей?
— По случаю своего 22-го дня рождения, помню, пригласил очень много знакомых музыкантов. Начало девяностых, нищие годы. Мы с первой женой Таней жили в однокомнатной квартире, в которой все участники вечеринки не могли поместиться. Но квартира была на первом этаже, поэтому одна половина народа тусовалась на улице, другая дома, и гости, находившиеся снаружи, могли разговаривать с теми гостями, что были внутри, через окно. У нас, молодых хозяев, была большая проблема — чем накормить гостей. Гвоздем кулинарной программы стали бутерброды — хлеб с паштетом. Не каким-нибудь импортным, а обычным, советским. Когда один поднос с бутерами перевернулся, это была катастрофа, потому что паштета было ограниченное количество и на всех его могло не хватить. Танины родители дали нам здоровый мешок лапши, и мы ели ее с томатной пастой.
— Вас сильно это тяготило? Или с головой уходили в творчество и вспоминали про голод и безденежье, когда жена спрашивала, чем кормить гостей?
— Меня убивало немного другое. Только что был записан альбом «Позорная звезда» с песнями «Как на войне», «Вольно!», «Айлавью». Я понимал, насколько он крут. Те, кто его слышал, говорили: «О, как классно», — но при этом напрочь отсутствовали концерты, популярность и деньги! «Агата Кристи» записывалась на Свердловской киностудии. Это было модное тусовочное место, и туда часто заходили Вячеслав Бутусов, Илья Кормильцев, другие рок-музыканты. И Бутусов мог предложить: «Давайте зайдем в бар выпить». А я не мог ему сказать: «Конечно», — потому что это была абсолютно недоступная мне роскошь! Бормотал в ответ что-то невразумительное, потупив глаза.
— Не было мысли ответить по-простому: «Слава, я бы с удовольствием, но кошелек пустой. Только если ты угощаешь»?
— Это было невозможно. Я всегда был самым младшим в группе и во всей свердловской рок-тусовке. Только когда мы уже уехали в Москву, там появились новые группы с участниками моложе меня. Поэтому я никогда не чувствовал, что мы на равных, хотя всех знал, со всеми здоровался, даже выпивал иногда… Да и «Агата Кристи» тогда не была на равных с «Наутилусом Помпилиусом». Очень небольшое количество свердловских групп прошло московскую отборку: мало кого приглашали в столицу участвовать в фестивалях, показывали по телевизору в программах компании «ВиД». Это была каста избранных, и мы в нее не попадали никак.
— Как же не попадали? Вас же не один раз показывали во «Взгляде» еще в 1989 году! Какой успех был у песни «Viva Kalman»!
— А в 1992-1993 годах уже не показывали. Волна первого успеха схлынула, а второго и не думала начинаться. Когда переехали в Москву в 1996 году, с удивлением обнаружили, что нас, оказывается, слушают!
— То есть вы, живя в Свердловске, не понимали, что любимы в столице?
— Абсолютно! Не знали о своей популярности, не ощущали ее. Свердловск был последним городом, где приняли «Агату Кристи». После «Позорной звезды» к нам никто серьезно не относился. Да, когда мы в 1989 году выпустили альбом «Коварство и любовь», нас замечательно приняли. Но потом мы отошли от мотивов оперетты, а страна сошла с привычных рельсов — произошел развал Союза, началась приватизация, инфляция и так далее. Свердловск переименовался в Екатеринбург и быстро превратился из рок-н-ролльного города в гопнический. Может, нас бы любили по старой памяти, играй мы прежнюю музыку. Но мы изменились…
— Часто после переезда в Москву проведываете Екатеринбург, ваш родной город Асбест?
— В Екатеринбурге оказываюсь исключительно с концертами, а в Асбесте был со съемочной группой РЕН ТВ, когда они хотели сделать фильм к моему 45-летию. Мы с сыном Глебом и съемочной группой побывали у меня на родине. Город производил мрачное впечатление и не имел ничего общего с Асбестом моего детства. Он напоминал Сайлент Хилл из одноименного фильма ужасов. Родную школу обнесли решетчатым железным забором, и она стала похожа на тюрьму.
— Все было совсем плохо?
— Из хорошего — деревья у дома стали большими. Мы жили на пятом этаже, и в моем детстве из окон была видна даль, а пять лет назад их уже заслоняли деревья.
— Заглянули в квартиру?
— Это было бы невежливо по отношению к ее нынешним владельцам. Зачем нарушать их личное пространство? Раньше в нее пытались проникнуть другие телевизионщики, на что хозяева ответили: «Глебу сюда еще можно, а остальные пусть уйдут, пожалуйста».
— Глебу Глебовичу уже 23 года. Он тоже музыкант?
— Да. Ему это нравится, и я доволен. Если его это устраивает — значит, хорошо. Успокаивает — значит, хорошо. В смысле техники сын более профессиональный музыкант, чем Вадик и чем я. Очень критикует меня, что естественно.
— Похож на вас двадцатилетнего?
— Нет, мы абсолютно разные по характеру. Он очень замкнутый, самодостаточный. А я, как только находился человек, который был готов меня выслушать, обрушивался на него! С удовольствием пускался в споры и разговоры, мне было интересно с людьми.
— Асбест и в годы вашего детства и юности был городом простых людей, работяг. Тяжело в нем жилось неординарному, музыкально одаренному ребенку?
— Во-первых, наш городок не представлял собой ничего особенно ужасного, были места и пострашнее Асбеста. Во-вторых, как пел Леонид Утесов, «нам песня строить и жить помогает». Благодаря музыке мне в 12-13 лет, наоборот, жилось легче: больше уважали. Парень с гитарой считался интересной фигурой. Когда нас отправили в колхоз на две недели, рядом поселили неблагополучных ребят — наших ровесников, состоявших на учете в милиции. Есть выражение «люди с уголовным прошлым», а это были люди с уголовным будущим. И парень с гитарой, то есть я, очень пригодился для наведения мостов. Я играл и пел, они играли и пели… Наш и параллельный класс с ними быстро закорефанились. Собственно, и разница между нами была не так уж велика: просто они успели угодить в детскую комнату милиции, а мы еще нет. То есть лично я туда так и не попал, но проследить судьбу всех одноклассников не могу и не исключаю, что у некоторых был такой пункт в биографии. Мне было интересно общаться с малолетними преступниками, а их манеру исполнения я запомнил и даже недавно использовал, когда пел песню Владимира Семеновича Высоцкого. Если, дай бог, выйдет альбом, можно будет послушать. У этих граждан крайне важен надрыв, перехлест эмоций, а в смысл текста, пожалуй, лучше и не вникать.
— А эксперименты с внешним видом не выходили боком?
— Ой, про стиль в прическах и одежде надо спрашивать москвичей! Я одевался, как все одноклассники, а неформалов видел только по телевизору: один раз вдруг где-то показали мельком.
Глядя на металлистов, подумал: ну что за чушь — носить цепи на голубых джинсовках. Их музыка меня пронимала, а одежда не волновала. Зато обувь мне тогда нравилась та же, что и рокерам и панкам, хотя я тогда не знал, что она у них в моде. Я испытывал склонность к тяжелым, грубым ботинкам — купил в «Спорттоварах» и носил, радовался. Всегда их покупал. Как сейчас помню, даже в Глазго, в первую заграничную поездку «Агаты Кристи», поехал в них.
— Гитары вам на дни рождения дарили?
— Нет. Подростком играл на той, что осталась после Вадика, когда он уехал в Свердловск учиться, и на его пианино. Мама, наоборот, отбирала у меня гитару! Относила ее своей подруге. Я плохо учился в школе, и она думала, что ребенок не учит уроки, потому что все время на ней бренчит. И если убрать отвлекающий от учебников предмет, сын начнет делать домашние задания и получать «четверки» и «пятерки». План не сработал: я просто стал петь без аккомпанемента.
— Устраивали маме скандалы, требовали вернуть инструмент?
— Что вы, я маме очень сочувствовал. Они развелись с папой, и ей приходилось тяжело одной. Я понимал, что она надрывается, работает на полторы ставки в реанимации, чтобы прокормить двоих сыновей: один еще школьник, другой студент, и ему тоже надо помогать. Мама трудилась анестезиологом, на весь Асбест их было лишь двое, и ее могли выдернуть из дома в любой момент, даже ночью. При таком раскладе возможности повлиять на мою успеваемость более сложными и эффективными путями у нее не было.
— Врач — тяжелая, но действительно очень благородная профессия. Не хотелось, глядя на маму, тоже пойти в доктора?
— Никогда! Я часто бывал у мамы, относил ей ужины и видел больничный быт, а не романтику. Но вот дедушка, мамин папа, был начальником госпиталя во время войны и считал, что лучше доктора нет профессии. Он уговаривал меня идти в медицину, однако я понимал, что спасение людей мне доверять нельзя. Я всегда мог отвлечься от чего угодно. А если бы я с такой особенностью был хирургом?! Так и вижу: по
середине операции сочиняю мелодию и со словами «ничего не получается» в гневе чиркаю скальпелем по животу больного.
Так что врач из меня не получился бы. Зато вышел опытный больной. Я лежал в больнице с раннего детства. С младенчества начались пневмонии, их лечили антибиотиками, и, как мама правильно заметила, весь иммунитет тогда ими и угробили. Но что было делать? Не бросать же помирать ребенка… Порой меня лечили дома, потому что мама сама могла делать уколы, порой в больнице.
— Но все-таки, наверное, для вас это было чуть менее ужасное испытание, чем для детей, чьи родители не работали в больнице? Наверное, всех знали как тетю Таню и тетю Свету, маминых подружек?
— Дружить в театре с двумя актерами — еще не значит приятельствовать со всей труппой! Часть врачей и медсестер я знал, но далеко не со всеми мне было комфортно. Первую операцию мне в семь лет делала мамина подруга, и лучше бы на ее месте был незнакомый хирург. Потому что я был не чужой ей ребенок и она ужасно переживала. Даже боялась, что с ней нервный срыв случится! Ситуация была сложная: я жаловался учительнице, что болит живот, но мне не поверили и заставили бегать на физкультуре. Еще немного, и случился бы перитонит.
— Ужасно! Но если во всем искать плюсы, наверное, вы отчасти благодаря вечным больницам и сочинять стали? Лежишь один, а не гоняешь с друганами на улице, и приходится фантазировать, чтобы себя развлечь…
— Я и бегал, и играл, но отчасти вы правы. В 1978 году к нам в гости приезжал мой двоюродный брат и привез кассетный магнитофон и бобины к нему. На одной был альбом группы «Пинк Флойд»
«Wish You Were Here», который меня просто потряс. Он открывался знаменитой композицией «Shine On You Crazy Diamond» с длинным-предлинным вступлением. А со мной было некому сидеть, и меня отправили в детский профилакторий, находившийся прямо в городе. И я там бесконечно придумывал свои варианты соло за всех музыкантов: соло за Ричарда Райта, соло за Дэвида Гилмора…
— Что вас еще поражало в самое сердце — какая музыка, какие книги?
— Из книг — например, сказки Гофмана. Но это в детстве. Когда стал подростком, очень полюбил хард-рок, как и многие мои сверстники. Потом услышал альбом «15» группы «Урфин Джюс» и просто заболел им. Это было первое появление в моей жизни Ильи Валерьевича Кормильцева, он был автором текстов всех песен… Мы познакомились, уже когда он стал автором песен «Наутилуса», а я — участником «Агаты Кристи», а подружились в 2005 году, за два года до его смерти. Дружили семьями — он с супругой Алесей и мы с моей второй женой Аней.
— Вы дали тысячи концертов, но наверняка есть такие, которые запомнились сильнее других…
— Первые несколько лет существования «Агаты» я на всех выступлениях сидел на стуле. Просто, когда пришел в группу, не знал, как двигаться на сцене, что делать, боялся запутаться ногами в проводах. И Вадик предложил дивное решение: «Не можешь стоять — сиди». Годы шли, я сидел. Вставал только на две свои песни — «ХалиГалиКришна» и в конце — на «Опиум для никого». А в 1996 году в Москве на концерте в парке имени Горького у меня началась паническая атака. Мне казалось, что я умираю. Было невыносимо страшно, и казалось, что станет легче, если встану. Я поднялся и начал ходить по сцене… Это была одна из первых моих панических атак. С тех пор они со мной, вот уже двадцать с лишним лет. Обычно они длятся минут двадцать. Но дело в том, что у меня приступы могут идти прямо друг за другом до двух дней. Так что вся моя жизнь борьба с ними. Самое главное — продержаться первый приступ. Понять, что ты не умирал, не сходил с ума, что это была привычная паническая атака. Но помнить очень тяжело, поскольку ты в этом состоянии ничего не соображаешь. Сколько психиатров и психотерапевтов за эти годы пытались меня вылечить, сколько таблеток я выпил, сколько раз проходил длительное лечение! Опытным путем было установлено, что мне не помогает ничего, кроме транквилизаторов. Мои мозги пострадали от нездорового образа жизни и экспериментального лечения, так что от всего остального получаю не пользу, а исключительно побочные эффекты.
— А что-то, кроме медицины, помогает успокоиться, настроиться на хорошую волну? Выйти погулять, посмотреть на озеро или на деревья?
— Лучше всего помогает удачная работа. Когда напишу новую песню, понимаю, что все неплохо. Но, боюсь, я себя исчерпал, для меня подвиг — сочинить хорошую песню. Кстати, на музыку это не распространяется: я ее уже понапридумывал столько, что новую даже в соцсети почти не выкладываю, уже даже и знакомые не всегда слушают.
— Когда вы только создали The Matrixx, говорили, что делаете там то, о чем мечтали в 17 лет…
— Конечно. Я хотел делать не совсем то, чем мы занимались в «Агате Кристи». Еще в 1990 году записал сольный альбом «Маленький Фриц», в 1991 году — второй, который так и не издал, — «Сви100пляска». Теоретически я тогда мог пойти не с «Агатой», а по другому пути, но практически, конечно, нет: не хватало ни знаний, ни денег, ни опыта. С другой стороны, если предположить, что я мог бы уйти, не было бы хитов, которые написал для «Агаты». Развивался бы в совсем другом направлении — я был очень на это настроен. Занимался бы сейчас современным искусством, не ограничиваясь одной только музыкой. То, чем я занимаюсь в сольном творчестве сейчас, — попытки догнать себя того, двадцатилетнего. Попытки неудачные, время же потеряно. Это обидно: по редким вспышкам, изумляющим меня самого, понимаю, что на другом пути мог бы добиться многого.
— Но вы и на том пути, который настоящий, а не гипотетический, добились многого. Когда собиралась на интервью, в голове крутились слова: «Иду встречаться с легендой».
— Не смешите! Легендарность группы «Агаты Кристи» сильно преувеличена, про свою личную вообще молчу. Два года, 1995-й и 1996-й, мы были дико популярны, собирали любые площадки, а после наполовину пустые залы стали нормальным явлением. Мы уже и к ним привыкли, и группа распалась. А потом воссоединились для нескольких концертов — и какие грандиозные залы «Агата» собирала посмертно! Мы резко взлетали, а вскоре все так же резко обрывалось, у меня из-за этих американских горок начались панические атаки. Так что слава вещь хорошая, но непредсказуемая и не бесплатная.
— Сейчас из-за коронавируса уже несколько месяцев нет гастролей. Скучаете без них?
— Во-первых, скучаю, а во-вторых, они же финансово необходимы. У нас очень честная профессия: сколько напел, столько и заработал. Так что сейчас с большим нетерпением жду моего юбилейного концерта. Учитывая ковидные реалии, мы с The Matrixx дадим его 4 августа на природе. В Москве, на берегу Строгинского залива, на летней веранде ресторана «БЕРЕZЫ РАRК». Мне кажется, это будет отлично, ведь и мы истосковались по живым концертам, и зрители. Так что как следует дать жару — наша общая задача.
Елена ФОМИНА, журнал Теленеделя
Сканы с журнала и печатный текст: Мария Григорьева