Газета “Россiя”. №9, 23-29 марта 2006 г.
Беседовал Владимир Преображенский
“Агату Кристи” можно признать одной из самых
противоречивых и мрачных отечественных рок-групп. Периодически ее участников обвиняют в заигрывании
с темами насилия, наркотиков, фашизма. Но, по
словам музыкантов, все эти образы – лишь метафоры, с помощью которых они передают свое внутреннее состояние. Недавно “Агате Кристи” исполнилось 18 лет. О том, с какими чувствами и мыслями преодолела группа рубеж своего совершеннолетия, мы беседуем с ее фронтменами – братьями Глебом и Вадимом Самойловыми.
– Какие периоды в истории группы вам вспоминать не очень приятно и какие, напротив,
вы считаете самыми счастливыми?
Вадим. Самый болезненный для нас период был после смерти
Саши Козлова. Несколько лет были самыми тяжелыми и в моральном, и в физическом плане. Был серьезный
и творческий, и человеческий застой, какую-то обреченность мы чувствовали. Но на самом деле, знаете,
может быть, это вообще свойственная нам черта. Ведь даже в эпоху пика популярности и “модности” на
“Агату Кристи” тоже хватало места и недовольства жизнью, и потерям.
Глеб. Я даже думаю, что вот
этот пик “модности” и популярности, который застиг нас в 1996 году, в себе уже содержал зачатки
будущей депрессии. То есть депрессия была, скорее всего, реакцией на этот неожиданный взлет.
– Состояние депрессии, если судить по песням “Агаты Кристи”, знакомо вам не
понаслышке. Есть ли у вас какие-то собственные способы борьбы с ней?
(Сначала хором.)
Нет.
Г. (После паузы.) Наверное, помогают стечение обстоятельств и достаточная воля ими
воспользоваться.
В. Неоднократно же были (я в данном случае по себе сужу) попытки выйти из
депрессии каким-то волевым способом, но тем не менее пока не случились в жизни определенные вещи,
ничего не менялось в состоянии. Так что мало собственной воли.
-Правда ли, что кто-то
из участников группы, находясь в таком состоянии, как-то выкинул компьютерный монитор в
окно?
В. Ну, всякие бывали выходки…
Г. Нет, не помню. Я подозреваю, кто это мог быть.
Это нет, не из музыкантов.
В. Бывает такая форма истерики.
Г. (Усмехается.) Помню одну фразу
Саши Козлова. После того как я вышел из клиники неврозов и сказал, что вот теперь нормально себя
чувствую, он ответил: “Никогда не говори никогда”. (Общий смех.) И добавил: – “Иногда они
возвращаются”. Саша любил говорить цитатами.
– А когда вы попали в клинику
неврозов?
– Вот как раз на пике популярности. В 1996 году. Депрессивное состояние требовало
вмешательства уже какого-то психоневролога. Популярности не выдерживает нервная система
неподготовленная, а подготовиться к этому мы никак не могли. Потому что не ожидали такого оборота
событий. Когда мы начинали, ни о какой звездности вообще не было и речи. Никто не представлял, как
все это будет, чем грозит. А у Аллы Пугачевой не могли мы совета спросить, как уживаться с
собственной популярностью. (Смех.)
– Насколько комфортно вы себя чувствуете в
мегаполисе?
В. Я чувствую себя здесь органично. Но усталость в мегаполисе накапливается
быстрее. Хотя я думаю, что это вопрос скорее не размеров города и количества людей, проживающих в
нем. Просто у нас, например, сфера деятельности такая, что постоянно приходится контактировать с
людьми, порой помимо собственной воли. Если обычный человек, не занимающийся шоу-бизнесом, не
являющийся публичной персоной, может в любую секунду оградить себя от общения, то мы не можем себе
этого позволить. И как раз вот от этого бесконечного общения мы устаем больше всего. Ведь к тому же
это общение зачастую носит в общем-то односторонний характер.
Г. После восемнадцати лет
постоянных гастрольных поездок уже хочется отдыха совершенно другого – стабильного. Чтобы дойти до
такого состояния, когда тебе захочется вновь что-то познавать. Путешествуя из страны в страну, жить
с людьми, общаться с местным населением, для этого нужно как-то… (Хором.) Отдышаться. На пока это не
очень удается.
– А что, обилие общения с разными людьми действительно настолько
угнетает?
Г. Да. Мы же говорим не только о тех днях, когда находимся в Москве, но и о
большом количестве гастролей, об огромном числе людей, которым от тебя что-то нужно.
В. Не то
что мы им это в вину ставим. Но просто это объективность жизни, объективность отношений артистов
популярных с фанатами, уборщицей, милиционером, которые работают в зале, где идет концерт, случайных
попутчиков.
– …Журналистов.
В. Ну, в общении с журналистами есть хотя бы
реальный смысл, когда ты рассказываешь, доносишь какие-то свои идеи. А есть же просто такое
бескорыстное общение, когда ты должен уделить время человеку, потому что вот он пришел к тебе после
концерта, потому что вот тут ребенок его стоит, сфотографироваться нужно, что-то подписать, ответить
на какие-то вопросы попутно. Причем такие: “А что вы сейчас вот эту песню не поете?” “Вот раньше, –
говорит, – вы приезжали, мне больше нравилось. А в прошлом году что-то совсем не понравилось”. Или
так: “Вот мне все ваши альбомы нравятся, кроме этого. Потому что он плохой”. Это же все приходится
выслушивать (улыбается). И как-то включаться в дискуссию по этому поводу.
– Поговорим
о музыкальной моде. Начиная с альбома “Опиум” вы довольно заметно сменили стиль группы, стали играть
такую ультрамодную музыку в духе техно. Решили не отрываться от вкусов молодежи?
В. Нас
тогда в принципе заинтересовала современная электронная культура, заинтересовала искренне.
Действительно, на нас повлияла рейв-культура, эта вторая волна психоделической революции, которая
произошла на просторах России. В принципе, мы могли и на рейв-вечеринку зайти в провинциальном
городе, посмотреть, как это все происходит. Мы понимали, чем электронная музыка может захватить
людей. И нас она захватывала. Поэтому это нашло отображение и в аранжировках наших, и вообще в
построении композиции как таковой.
– Не разочаровались впоследствии в этой культуре?
Не кажется ли вам, что она деградировала?
В. Сегодняшнее состояние трудно оценить. Но то,
что она повлияла на современную музыку в целом, очевидно. Ведь почти любая современная даже
рок-группа пользуется ее достижениями. Наличие каких-то пространственных клавишных и каких-то
пульсаций, добавочных ритмов электронного характера – повсеместно уже в рок-музыке используется.
Г. Просто нам пришлось это все сделать немножко раньше. Поэтому все упреки в попсовости и
продажности пали именно на наши головы.
– Следите ли вы за новыми работами коллег,
хотя бы по рок-цеху? Как их оцениваете?
В. У нас коллег-то, знаете, не так много. Вообще,
рок-музыка стала не самым благодарным занятием. Поэтому следишь за творчеством коллег, как правило,
таким образом: многое им прощаешь. Альбом вышел у кого-то чуть слабее – ты переживаешь за него.
Лучше – значит, повод порадоваться вместе. Потому что мы знаем на себе, что любому слову,
высказанному в искусстве, есть причины. Значит, нельзя судить сплеча.
– То есть дух
коллективизма у рок-музыкантов остался?
В. Я думаю, он даже укрепился сейчас. Когда массовый
интерес к рок-музыке пропадает, то это повод как-то консолидироваться. И, видимо, все это интуитивно
чувствуют. Даже, я заметил, друг у друга в гримерке мы больше времени стали проводить.
– Жажда творить не ослабевает с годами? Что больше всего подпитывает?
В. Мне
кажется, к творчеству вообще может подталкивать что угодно. У человека либо есть какая-то
неискоренимая жажда самовыражения, которая его ведет, либо нет. Это вообще путь довольно сложный.
Потому что если ты совершенно четко эту жажду чувствуешь, то мало написать просто какую-то мелодию и
какие-то слова. Ты же должен сам себя удивить. Достаточно много требований к себе предъявлять по
крайней мере. И это мучительный процесс, когда многое не получается. Нервничаешь по этому поводу,
выбрасываешь какой-то материал. Хотя, может быть, другой кто и сказал бы, что ничего, нормальная
песня.
Г. Эта жажда – уже как наркотик. Потому что процесс-то этот, может, и мучительный, но
все-таки сладкий. А результат – выходить на сцену и петь, играя концерт, и чувствовать, как от новой
твоей песни люди заводятся, – это, конечно, затягивает.
– Вадим, вы сейчас ведете на
радио программу “Худсовет”, знакомите всю страну с новой музыкой. Соответственно, много этой музыки
слушаете. Какие-то свежие, революционные идеи наблюдаете?
В. Ситуация повсеместно одинакова.
Чувствуется, что жанрово пока ничего нового не может произойти. То есть вот этот жанр – когда люди с
гитарами стоят на сцене и поют что-то в форме рок-песни – сейчас топчется пока на месте. И пока
непонятно вообще, что станет таким новым мощным рупором поколения, какими были поэзия в начале ХХ
века и рок-музыка – в середине. Что-то такое, что внезапно объединит людей и будет стержнем этого
объединения.
Г. Если брать музыку, то тот же хип-хоп существует уже почти 30 лет, но не занял
ведущую позицию, хотя претензии неоправданные. Я слышал мнения о том, что хип-хоп – это рок сегодня,
что хип-хоп является таким выразителем народных чаяний. Но какого-то взрыва социокультурного на этой
почве еще не произошло.
-Чего не хватает? Фигуры яркой?
В. Ну, не родился еще
герой нашего времени.