1979
Александр Козлов
Мы учились с Вадиком в одной школе с разницей в два года. Впервые мы познакомились, когда я был в восьмом или девятом классе, у нас был вокально-инструментальный ансамбль, состоявший из десятиклассников. Ансамбль играл на всех танцевальных вечерах, они были у нас боги. Все танцевальные вечеринки собирались ради них непосредственно. Репертуар – ВИА, типовой советский репертуар. Когда они закончили десятый класс, образовалась вакансия. Нужна была новая группа. Поскольку я учился в музыкальной школе, знал ноты, как-то быстро, к своему удивлению, постиг бас-гитару, практически все мы были из одного класса, стали играть то же самое, и где-то после того, как месяца два мы отмузицировали, подошел подросток худенький и невзрачный, мы пригласили его на репетицию, у нас не было клавишника. А была “Ионика”. Предложили ему место за “Ионикой”, и так с тех пор Вадик влился в наш ансамбль, как-то вот сразу быстро мы сыгрались, появилось дыхание у группы, стали думать о том, почему бы не попытаться что-то свое играть.
Вадим
Какие-то песенки пошли классе в пятом-шестом. Тогда я уже познакомился с Сашкой Козловым, он играл в ансамбле, я ходил слушать. Репетировали они в комитете комсомола, дверь была приоткрыта, вот заглянешь, послушаешь – потом полшага сделаешь вперед, а потом уже и в комнату зайдешь. Но, так или иначе, в классе пятом-шестом я играл в этом ансамбле. Они пробовали что-то сочинять, я предложил свои вещи, вот сидели, даже записывали что-то.
Александр
И к концу моего обучения в школе уже набросали практически полностью наш репертуар. Тексты, в основном, придумывали я и Вадик Самойлов, и музыку также я и он. Было много хитов, которые в школе проходили на ура, были люди, которые их ждали, и мы знали, что вот эта песня – это топ, и всегда играли ее с большим энтузиазмом. Без названия, просто вокально-инструментальный ансамбль и все.
Петр Май
Мы все учились в одной школе и играли в одном ансамбле. Это было, когда я учился в девятом, а Саша в десятом. С Сашей мы знакомы лет с 8-9, вместе учились в музыкальной школе. В Асбесте было две музыкальные школы. Вадик ходил в другую. В ансамбле никто, кроме нас с Сашей, ничего особо не умел. И мы стали привлекать тех, кто хоть что-то “волок”. Так с Вадиком и познакомились.
В школе был английский вечер. Я подготовил “Let it be”. Учителя английского показывают розовощекого мальчика и говорят – он тоже в музыкальной школе учится, на фортепиано играет, и с произношением у него все хорошо, давайте дуэтом. Так мы эту “Let it be” вдвоем и сбацали. Вадик тогда в седьмом учился. Я говорю Саше – толковый мальчик, давай привлечем. Стали играть втроем. Были еще ребята, но они были уходяще-приходящие. Называлось это все “Ансамбль средней школы N1″. Потом кто-то из нас придумал название – группа”Циклон”. Стали играть на танцах и выступать на конкурсах художественной самодеятельности, городских и районных.
Так получилось, что мы все играли на всех инструментах. Вадику купили гитару за 33 рубля, со звукоснимателем. Потом он выпилил из ДСП корпус, приделал гриф от простой гитары за семь рублей, натянул струны от пианино, приделал датчик – это была бас-гитара. На ней преимущественно играл Саша. Вадик – то на гитаре, то на “Ионике”. Уже тогда начала проявляться его инженерная жилка, и он из этой “Ионики” вынимал какие-то удивительные звуки. Саша первым из нас окончил школу и уехал в Свердловск. Но, тем не менее, каждые выходные после занятий он приезжал, и мы сохраняли наш ансамбль. Играли на танцах.
В то время началось насаждение дискотек, и, потихоньку, молодому поколению перестало быть интересным наше музицирование.
Мы пробовали тогда писать свои песни, но говорить о том, что это носило постоянный характер – нет. По-моему, несколько песен своих у нас было. Но, в основном, репертуар “Веселых ребят” и “Добрых молодцев”.
1980-1982
Петр Май
Мы отыграли некоторое количество танцев и убедились, что людям не нужно то, что мы сейчас играем. Мы закрылись в пионерской комнате и стали экспериментировать. Иногда собирались у Саши дома и делали какие-то микрозаписи. Поскольку дома было нельзя грохотать на барабанах, в роли бочки выступал ботинок, которым стучалось по полу, в роли рабочего – надувной шарик, по которому билось ладошкой, а в роли хэта и тарелок – лист целлофана, положенный на стол. Включался бас в магнитофон, а Вадик, сидючи за роялем, одной рукой втыкал аккорды, а другой умудрялся на гитаре свои соло играть. Мы чувствовали, что какие-то музыкальные идеи начинают наклевываться.
После этого года два мы вместе не собирались. Я с первого курса играл в стройотрядовском ансамбле, начались танцы-конкурсы, Саша приезжал к нам на репетиции, приносил пластинки. Ни за какие инструменты не садился, но постоянно был с нами. Иногда даже в агитки вместе ездили.
Но в Асбесте встречались и иногда даже музицировали. И Глебу постоянно говорили – ты давай подрастай побыстрее, нас трое, ты – четвертый, нам постоянно тебя не хватает. Глеб тогда был маленький мальчик, кудрявый, в очках, с таким томным взглядом, никто его всерьез не воспринимал, даже Вадик. Хотя говорил, что Глеб пишет песни, и получается очень неплохо. В 1982 Вадик поступил на радиофак. Я его звал в наш ансамбль – ничего с нуля начинать не надо, есть музыканты, аппаратура. Но тогда впервые стал проявляться его курс на самостоятельность, обособленность даже. Отказался – хотел сам. В Асбесте у него был свой небольшой ансамбль.
1983-1984
Вадим
Что касается группы. Мы познакомились с Сашей Козловым и Петей, достаточно долго общались, и каждый где-то играл – в институтских группах вместе соединялись, что-то даже записывали. Это было уже в Свердловске, хотя со времен школьного ансамбля тоже многое осталось – например, мы записывали “Ураган”, и Глеб вспомнил мелодию с тех давних пор, и она вошла в песню.
Я играл в институтском ансамбле и стройотрядовском, что одно и тоже, учился на радиофаке. Мы писали собственную музыку, ругались с худсоветами, выступали в институтской самодеятельности – в общем, больше нигде.
Петр Май
Начал Вадик свою самостоятельную деятельность уже в стройотряде “Импульс”. Набрал музыкантов, стали подбирать аппаратуру. Стали играть на танцах. Мы постоянно ходили друг к другу слушать. А у нас аппаратура получше была. Однажды он приходит ко мне – я уже был на IV курсе – и говорит – Мы альбом записываем. Все готово, осталось только барабаны наложить. Я предложил сыграть, он говорит – нет, я сам. Тут я вообще удивился. Ну, давай – поставил пультик, магнитофон подключил, он отыграл, несколько дней прошло. Я говорю – Вадь, ну ты же видишь… – Да, ты прав, надо вместе. А у них барабанщик вообще никакой был. И только в конце моего IV-го и Вадикового II-го мы начали потихоньку играть.
А Саша часто приходил. Он даже в качестве врача хотел съездить на целину с “Импульсом”. Но за инструменты не садился, оказывал консультационную помощь.
Вадик предложил мне отыграть с “Импульсом” смотр художественной самодеятельности, на котором отбирались участники фестиваля “Весна УПИ”. А он тогда стал членом комитета комсомола радиофака по культуре и сумел залезть в знаменитую 237-239 аудиторию на радиофаке, где у нас и была потом постоянная репетиционная база. Это две аудитории, одна из которых сделана как небольшой актовый зал со сценой, а вторая поменьше – в ней что-то типа гримерки и склада декораций. Стали готовиться к конкурсу. Песни были Вадика, 4 или 5 композиций арт-рокового характера – что-то от Рыбникова, что-то – от “Йес” с “Дженезис”. Музыка была, прямо скажем, непопулярная в худшем смысле этого слова. Саша опять не участвовал и был консультантом, а на бас-гитаре играл Саша Кузнецов.
Отыграли программу, поставили нам 2 балла из 10-ти. Основной мотив – было очень громко, и ничего нельзя было разобрать. Хотя друзья сказали, что в зале звучало пристойно.
Сразу после этого концерта Саша сел за клавиши.
Александр
Их клавишник закончил УПИ и по распределению куда-то уехал. Я на клавишах до этого не играл, но мне предложили – давай попробуем, нужно выступать, у нас некому, попробуй, замени его. Ну, и тогда уже с большим энтузиазмом я к этому делу отнесся, поскольку мое меломанство подогрело меня до такой степени, что я понял, что надо уже достаточно серьезно заниматься самовыражением и хватит слушать только чужой музыки, но и играть в том числе. И вот на пятом курсе я потихоньку-помаленьку стал с группой общаться, сначала мы играли репертуар и старый, и новый, советский.
1985 – 1986
Александр
И вот с 85 года понемногу, но стали уже появляться свои песни, придумывали их в основном Вадик и я, большую часть Самойлов, меньшую – я, потихонечку их играли на репетиционной базе, записывали. Несколько раз даже сдавали программу худсоветам различным при УПИ, чтобы нам позволяли играть на танцевальных вечерах, при обкоме комсомола. И, поскольку не разрешалось иметь очень много своих произведений в программе, типа 80% песен советских композиторов и только 20% своих, мы поступали так – играли свои песни, а в рапортичке пишем, допустим, музыка Добрынина, слова Дербенева. Ну, а поскольку в худсоветах сидели темные профаны, которые музыкой вообще не интересовались, они принимали это все за чистую монету, таким образом, все как бы добрынинские и тухмановские песни проходили литовку, утверждение, благо тексты там были настолько ни о чем, настолько неполитизированы, настолько трудно было к ним придраться с какой-либо точки зрения, что проблем у нас никогда не возникало, и мы достаточно легко играли все свои вещи, вот в этом плане не могу сказать, что мы были обижены советской властью, что нам запрещали, что на наше творчество наступили кованым каблуком. Как-то все у нас получалось легко и достаточно просто.
Петр Май
Потом начались литовки, худсоветы, аттестации. Вот на одну из этих комиссий вышли в пред-агатовском составе – еще Кузнецов играл на басу – и сделали интересный ход. Песни были наши, а в документах мы указали – музыка Долматовского, слова кого-то еще. А комиссия-то вся наша, нас знают. Вот сидят они за красным столом, сукном покрытым, и говорят: “Вадик, что вы нам мозги компостируете, знаем, что вы свою музыку играете, а тут советские композиторы. Сыграйте свое!” То есть они не догнали, что это наши песни были! Вадик вышел, сыграл менуэт какой-то инструментальный. “Нет, песню”. Сыграли одну композицию. Сидят, молчат. Вадик спрашивает – “Еще?” – “Нет, спасибо, не надо.” Потом я уехал по распределению в Сургут. Вадика и Сашу непонимание со стороны ответственных лиц напрягало, и они увлеклись студийными экспериментами.
Александр
Каждый год мы записывали по альбому в своих кустарных условиях с использованием двух магнитофонов. Поскольку Самойлов был “радист”, многие вещи знал – как миновать многоканальный пункт, чтобы сделать более менее приличное звучание. И вот в составе “ВИА РТФ УПИ” два или три альбома записали, таких поп-роковых.
Петр Май
Используя свой радиотехнический опыт, полученный на кафедре “конструирование и производство радиотехнической аппаратуры”, Вадик из качканарского синтезатора “Поливокс” умудрялся выжать полностью барабаны, бас и клавиши – ну, только голос, короче говоря, да гитара оставались! Многоканальных магнитофонов не было, значит, что делалось – сначала прописывал бочку. Потом магнитофон запускался еще раз – прописывали рабочий, потом – хэт, и так далее. Записи эти сохранились, и выглядит все это неплохо.
НАЧАЛО
1987
Глеб
В классе десятом услышал, что в стране творилось, узнал про Питер, про то, что в Свердловске группы есть, тоже узнал. Это 87 год. Саша с Вадиком тогда в самодеятельности свердловской играли, у них ансамбль свой был.
И тогда стал вливаться в “Агату Кристи”. Летом, когда я закончил школу, они остались вдвоем – Саша и Вадик – и решили создать коллектив. И коллектив создавался тогда уже на основе и Сашиных, и Вадиковых, и моих песен – у меня уже был большой багаж. Осенью 87-го я уже на репетиции начал ездить – мы собрались втроем и сделали первую электрическую программу.
Вадим
Мы познакомились с Сашкой Пантыкиным, он приходил к нам на репетиции, познакомил нас с Аликом Потапкиным, вот с ним у нас всегда была чехарда. Потом мы записали альбом и отдали его в рок-клуб. Альбом назывался “Свет” и был апофеозом этакого мажорного арт-рока. Тогда мы еще не были “Агатой Кристи”, но название уже придумали.
Потом был достаточно большой перерыв, ушел барабанщик, и мы почти ничего не делали – то есть, мы с Козловым. Я поигрывал в стройотрядах, в институте. А когда мы собрались снова, Глеб уже окончил школу, у него было много песен, и, когда мы записывались, было ясно, что Глеб будет играть с нами, на бас-гитаре. И мы записали этот альбом в конце 87-го – начале 88-го, приготовили программу и 20-го февраля выступили с ней в УПИ. С этого дня мы официально и существуем.
Что касается пресловутого влияния свердловской школы рок-музыки, то любимейшей группой для нас был “Урфин Джус”. Мы их с Глебом услышали, и нам сразу понравилось. “Наутилус” – чуть позже, причем ранний, типа “Невидимка”. Но, в общем, “Урфин Джус” действительно повлиял на нас. Это нормально – потому, что для того, чтобы выйти на свой путь, надо поплясать по кругу – а там либо приходит, либо нет.
Музыка всегда шла рядом с нами. Она всегда была главной. Но надо было параллельно учиться в институте, в общем – жить обычной жизнью. А, что называется, для себя, главным было сочинять, играть, выступать. И именно об этом и мечталось – а не о том, на каком радиозаводе я буду работать. Для услады родителей мы поступали в различные институты, но я об этом не жалею. В институте я провел замечательное время – и даже знания, которые приобрел там, помогают. Звукозапись ведь – дело хитрое, как раз по моей профессии.
Петр Май
Вадик познакомился с Аликом Потапкиным, который тогда никому не был известен. Вадик привлек его в “ВИА РТФ УПИ”. Когда их стало четверо, они смогли выйти на свой первый концерт в рок-клубе. Который дал интересный результат – про-“Агата” дала некую раскрутку Потапкину, и Слава тут же забрал его в “Наутилус”. И опять они остались у разбитого корыта – все встало.
Александр
Еще и половины нового альбома не было придумано, уже стали думать над названием. Предложил я. Идея была сначала у Самойлова – может быть, назваться каким-нибудь именем, может быть, Жак Ив Кусто… Особого энтузиазма это предложение не вызвало, и мы перестали даже об этом думать. И вот когда “Второй фронт” – наш “нулевой” альбом, как мы его называем, – был уже собран и его надо было начинать записывать, а это был конец 87 года, встал вопрос – вот мы запишем, а как мы все это будем называть? И у меня вообще без всяких раздумий сразу выскочило – а “Агата Кристи” давайте! Хотя я прочитал два-три ее романа, и более нудных детективов не читал. Что-то подтолкнуло меня – может быть, существование “Николая Коперника”, может быть, что-то еще. Сначала у многих это вызвало если не шок, то достаточно серьезное удивление, но с порога никто эту идею не отодвинул, не отбросил. Альбом записывался, а название ходило рядом. К нему потихоньку привыкали. И, когда в записи была поставлена точка, и надо было, грубо говоря, делать демо-тейп и отдавать его в рок-клуб, подписывать названием, ни у кого никаких идей вообще не было, я даже не помню никакого другого варианта, кроме этого. И обсуждать было нечего, все согласились с этим.
Петр Май
Зимой, в декабре они позвонили мне в Сургут – приезжай, будем писать альбом. Я прилетел. Остались с Вадиком на ночь в 237-ой. Он большой специалист по мультиинструментализму – одной рукой на гитаре играет, другой – клавишу давит, в микрофон что-то успевает напевать и мне подсказывает. За ночь мы 11 композиций как-то разучили. За две ночи барабаны записали, и я отбыл в Сургут.
1988
Вадим
Первый концерт я толком не помню, потому что зрителями были институтские друзья – а эта публика всегда принимает, радуясь, что друг чего-то там поет. А по-настоящему первый концерт был в ДК им.Свердлова, где мы выступили вместе с “Кабинетом”. Выступили удачно – народ нас очень хорошо принял, после концерта подходили, спрашивали – чего да как. Взбодрили нас.
Потом выступали в Медицинском институте с “Чайфом” – тоже всем понравилось. Вообще, весь наш ранний период связан с постоянными победами. Например, летом 1988-го нас пригласили на рок-фестиваль в Ижевск. Так вот – приезжаешь, никто тебя не знает, никто ничего не слышал – может, только одну песню, – и каждый раз нужно доказывать, что ты чего-то можешь. В 1988-м на 3-м фестивале Свердловского рок-клуба мы выступили очень успешно. Хотя сам фестиваль получился кислым, все его обхаяли. Единственное – отметили “Настю”. И у нас был просто улет – зал взорвался. Мы выступали на последнем концерте, и после него пошло братание, пьянки, Слава Бутусов с Макаревичем к нам подошли, сказали, что получили огромное удовольствие.
Александр
И когда мы записали “Второй фронт” и отдали его в рок-клуб, к нашему удивлению, он очень хороший резонанс там поимел, многие тепло его восприняли, мы сразу выдвинулись в лидирующие группы рок-клуба, нас стали посылать по самым различным рок-фестивалям. Тогда на рок-фестиваль самому нельзя было поехать. Должно было быть направление рок-клуба, путевка, рекомендация.
Петр Май
В феврале играли в зале N2 УПИ. Развесили самонарисованные плакаты – “Группа “Агата Кристи” приглашает своих друзей”. Человек 200 пришло. Это был первый концерт, в котором на бас-гитаре играл Глеб. А “Второй фронт” еще Сашка Кузнецов играл на басу. Потом Вадик провел с ним разъяснительную работу (мы с Козловым надавили – “Платон мне друг, но истина дороже, ну не тянет Саша…”, и так далее).
А когда Глеб взял бас, выяснилось, что он музыкант очень сильный. Какие-то технические вещи он схватывал прямо на лету. А потом у него кураж появился – довольно быстро, с первого концерта. Единственно, что… Видит он неважно, мы его – на стул, “ты, Глеб, сиди лучше, пусть Вадик ходит”. А он довольно быстро из этого извлек некую оригинальность.
Глеб
Первый концерт под названием “Агата Кристи” – это уже был 1988 год, 20 февраля. В УПИ, на студенческой аудитории, бесплатно, разумеется. Ощущение от первого концерта – что концерт проходит “на ура”. Тогда совершенно другая была ситуация, люди ходили не на известные хиты, люди действительно хотели узнать что-то новое. Мы очень быстро становились популярны. Перед концертом… было желание как дать сейчас! Мы были полностью уверены, что у нас – хорошая музыка, и мы такие… хорошие. Стали по институтам выступать.
Петр Май
Программу “Второй фронт” плюс новые вещи мы прокатывали практически до октября 1988 года. Интерес к свердловской музыке был большой, и было достаточно быть членом свердловского рок-клуба, чтобы тебя командировали в Казань, Ижевск, Курган. В Казани мы отыграли – зал встал на уши. Мы оттуда вышли некоронованными королями.
Александр
И наш самый первый выезд был где-то в середине 88-го года в Казань. Там проводились ежегодные фестивали, очень авторитетные тогда, и наш первый публичный концерт произошел там. Состояние, конечно, было страшное перед концертом, я помню, столько адреналина было в крови… Я помню, первые полгода перед самым концертом было яркое нежелание выходить на сцену. Панически боялись сцены. Хотелось бросить это дело и вернуться к более спокойным занятиям. Мы вышли, сыграли первый концерт, он “на ура” прошел, это был для нас шок, действительно, потрясение, потому что ощущение было – лишь бы отыграть, а уж как там получится – Бог с ним, лишь бы отыграть… А тут, буквально с первой песни, зал зашумел, чувствуется, что музыка пошла в нужное русло, в кого-то попала, в кого-то вселилась, и к концу пошел такой там кураж, было бисирование, раза два мы на бис выходили. И по тем временам это был суперуспех. Мы вышли звездами.
Петр Май
В августе 1988-го года с подачи Коли Грахова к нам директором пришла Лена Чистова (она была женой Юры Чистова, дизайнера, который рисовал эмблему свердловского рок-клуба, знаменитую ворону с сыром и с гитарой). У нее было экономическое образование. Кроме того, она обладала двумя хорошими качествами – во-первых, была человеком богемным и легко находила общий язык с людьми, в частности, с Мариной Лозовой из “Взгляда”, а, во-вторых, обладала авантюрными свойствами. Началось с того, что через два дня после того, как мы познакомились, она сказала – все, ребята, едем на две недели во Фрунзе. То есть продала в незнакомый город неизвестную команду на 8 или 10 концертов.
Интенсивное написание новых песен, совершенно новых, которые и составили в дальнейшем альбом “Коварство и любовь” ( кроме “Пантеры” и еще нескольких), шло в период, когда мы начали вдруг ездить на концерты. Но в свердловском рок-клубе никто АК как лидера нового направления серьезно не воспринимал. И вот наступил октябрь 1988-го.
Глеб
Я плохо помню, у меня как-то все слилось. В 1988 году был третий фестиваль свердловского рок-клуба, когда о нас узнала тусовка свердловских рокеров. Все очень удивились. Там же Макаревич были с Бутусовым, они к нам подошли. У нас крылья выросли – все нас полюбили, Макаревич поздравлял, Бутусов поздравлял, Пантыкин обратил внимание. В общем, все замечательно.
Петр Май
Перед фестивалем мы усиленно репетировали. Лена умудрилась засунуть нас в заключительный концерт с “Кабинетом”. В день шло по два-три концерта, напряженный график, какие-то засады с аппаратом, ничего толком не работало. В “Кабинете” звукорежиссером был Полковник, который теперь в “Наутилусе”, а до этого был в “Треке”. Он отвоевал себе час настройки. И полчаса – нам. Как обычно, предыдущий концерт задержался и наехал на наш. “Кабинет” свой час настройки отработал, Полковник, матерясь, ушел из-за пульта, потому что звук так и не поймал. Мы выходим на сцену, выносим свои гитары-барабаны, вдруг двери открываются – толпа влетает в зал. У нас шок. Мы так готовились, так хотели себя показать, много новых песен… Кроме того, по агентурным данным, в зале – Макаревич. Ладно бы, аппарат был отстроен, а то вообще не звучит! Закрываем занавес, и давай по инструментам ловить – у нас уже большая школа была в таких ситуациях.
А Саша Кузнецов наш – такой интересный звукооператор, для него чем хуже условия, тем лучше он делает. Приезжаем в какой-нибудь Урюпинск, аппарат чудовищный, но к концу концерта звучит как фирменный… Правда, когда действительно на фирменном стали работать, тут Саша начал сбои давать. Поэтому они его и заменили… скажем так.
Выходим мы играть. Три вежливых хлопка. “Кабинет” ждут. Тут мы уже окончательно разозлились. Озверели просто. В итоге, когда мы уходили, зал стоял на ушах. Макаревич отбил себе ладони. Короче говоря, это был тот концерт, который поставил АК в один ряд с “Кабинетом”, “Наутилусом”, Чайфом”.
Глеб
В 1988 году “Комета” нас пригласила на “Сырок” – зимой, ближе к концу года. Выступили замечательно, просто первоклассно.
Петр Май
Команды там собрались в основном панковского направления. Нам вообще везло на металлюг или на панков. Отыграли отлично. А на этом концерте присутствовал Саша Чернавский. Это вообще был один из кумиров Вадика и Глеба. Он стал приглашать в свою студию – приезжайте, поработаем, будем вам платить стипендию… А “Наутилус” к тому времени уже переехал в Москву, и мы знали, что их там держат, мягко говоря, как мальчиков. Мы уехали.
Глеб
Ездили много – тогда такая система была – рок-клубы меняются коллективами. Много таких концертов было. А на “Сырке” снимал “Взгляд”. И Марина Лозовая – тогдашний редактор – стала нас толкать во “Взгляд”. Чему мы очень радовались – у нас какая-то хоть маленькая-премаленькая, но известность появилась.
Александр
Действительно, получился совершенно уникальный для нас случай. Мы выступали в конце 88-го года на фестивале “Сырок”, он снимался “Взглядом”, и нас посмотрела музыкальный редактор Марина Лозовая. Что-то ей, очевидно, понравилось в нашем выступлении, и она совершенно без всякой просьбы с нашей стороны, без каких-либо взяток, включала в каждую вторую передачу “Взгляда” какие-нибудь кусочки этого концерта. По тому времени это была феноменальная раскрутка для группы, которую до этого почти никто не знал в широких слоях. На этот период времени у нас и концертов было достаточно много.
Вадим
Я думаю, что присутствовало некоторое напряжение среди коллег по цеху из-за наших успехов. В Питере мы ни с кем, кроме Борзыкина, знакомы не были. Там прошел слух, что есть крутая группа “Агата Кристи”, и когда люди слушали студийные записи, они не могли понять, что же здесь клевого. А на концерты приходили – вроде бы да, круто. То есть, такое противоречивое отношение было изначально. У нас же присутствовали рок-гитары, все ждали от нас чего-то более жесткого, и однажды написали, что мы – “Cure” отечественного производства. Было и неприятие нашими (свердловскими) музыкантами – “Апрельский марш” дулся на нас. “Чайф” до сих пор дуется. Они же придерживаются сугубо традиционной школы – там, пожалуй, только Антон (Нифантьев) продвинут по части современной музыки, он всегда с нами дружил. Ну, а от Шахрина с другими чего ждать? Любят они классический рок-н-ролл, ну и флаг им в руки.
Петр Май
После этого начались концерты, в период с декабря 1988-го по июнь 1989-го мы отыграли порядка 80-90 концертов. География – от Калининграда до Красноярска.
1989
Вадим
Тогда же компания “Вид”, где у нас остались знакомства с Разбашем – они снимали нам первый клип в 1989-м году, очень долго это делали. В 89-м мы выступили на фестивале “Ступени к Парнасу” – это было уже на излете первой волны интереса к нам. Пошли какие-то телеэфиры, потом полгода мы ждали этот клип, наконец его не ко времени показали, и так все и угасло. А через год Разбаш позвал нас на фестиваль “Вида”, прошли съемки для “МузОбоза”, и постепенно стали восстанавливаться отношения.
Александр
Тогда уже мы покатались по стране, был еще ряд городов, где достаточно хорошо нас воспринимали, и вот на пороге 89-го года все стали думать, что дальше… В те времена мы были достаточно преуспевающей группой – те деньги, которые я зарабатывал в музыке, не шли ни в какое сравнение с тем, что я мог зарабатывать ассистентством даже. С 89-го года работу бросил.
Глеб
И очень много потом ездили – вот 89 год – по стране. Тогда уже “Ступени к Парнасу” эти были… дурацкие, тоже ТВ-съемка. Это первый был фестиваль, он задумывался как фестиваль молодых исполнителей, рекламировался как охват всех жанров – и рокеры, и попса, и джаз, и все, что угодно, мы будем толкать! На первом конкурсе мы заняли первое место в 1 туре, а во втором – уже седьмое.
Петр Май
“Ступени к Парнасу” – Ленина заслуга. Она умудрилась засунуть нас в этот фестиваль. Все это происходило в “Космосе”, концерт вела Татьяна Веденеева. У нас закалка была хорошая – между панками и металлистами – поэтому когда мы между Азизой и группой… как она… “Очарована, околдована”… киселевский проект… Поскольку на первом конкурсе было более-менее независимое журирование, то при максимуме баллов 25 мы получили 21. В отличие от Азизы, которая получила 8 или 9, но чего-то мало. Потом была ТВ-версия. И мы стали как бы официально признанной группой. Но на рокерское отношение к нам это признание не повлияло. Хотя никто не обвинял нас в продажности, попсовой раскрутке – потому что все делалось честно, делалась рок-музыка, только более популярная, в хорошем смысле этого слова.
Весной 1989 года мы начали записывать первую версию “Коварства и любви”. Люди, которые работали с “Наутилусом” – в частности, Леша Хоменко, Витя Аловацкий – вернулись после московского периода в Свердловск и стали собирать студию.
Глеб
В 1989 году мы сделали магнитофонную запись альбома, он назывался “Коварство и любовь”, но он не распространялся нигде, потом мы его переписали, включили какие-то другие песни, какие-то выкинули… Запись еще была очень хреновая. Тогда в Свердловске впервые появилась цифровая студия, и на нас ее пробовали. В общем, получился кастрированный звук и выхолощенная музыка. Мне очень не нравилось. Потом, уже в 90-м году, в рок-клуб от “Мелодии” поступило предложение записать альбом тамошних групп, и мы его переписали. Выпустил эту пластинку в результате, в связи с распадом “Мелодии”, “Синтез”.
Александр
Мы записали “Коварство и любовь”, первый вариант – вот он как раз был наш самый свердловский альбом – с массой клавишных, в симфонической форме… пафосный симфонизм. В свердловской тусовке он вызвал почти восторженное отношение, а вот в Москве и в Питере его посчитали интеллектуальной попсой – в том смысле, что очень много красивостей, гармонизмов, мелизмов и клавиш, чтобы это было настоящим рок-н-роллом.
Концертов было достаточно много, и отношение со стороны питерско-московской тусовки нас особо не волновало, хотя определенная ревность была, потому что все равно они считались лидерами в рок-н-ролльном деле, и непризнание ими нас и небрежное отношение как-то задевали.
Но было четкое убеждение, что ни в коем случае в угоду им мы не будем делать подобие их музыки. “Алиса” долгое время была мерилом качества и стандарта рок-н-ролла того времени, братья просто были поглощены этой музыкой, но сами писали совершенно другие вещи. И дискомфорт и диссонанс между тем, что мы делаем, и тем, что казалось тогда модным, прогрессивным, своевременным, вот он все равно нас ломал. Становилось стыдновато из-за обилия всего этого симфонизма.
Очевидно, все-таки это подспудно заставило нас внутренне перестроиться. Ощущение того, что издавать эти симфонические рыки немодно и непрогрессивно, оно происходило в каждом отдельно и достаточно болезненно. В особенности для Вадика Самойлова, который вырос на этом, любил это, и, по-моему, хотел продолжать в том же духе. Но, все-таки, в спорах между нами под влиянием общественного мнения появилась идея, что надо делать более камерное звучание, более рок-н-ролльную атмосферу, более душевный саунд.
Петр Май
Потом был мой выход из команды, связанный с тем, что Вадик, может быть, хотел поработать с другими музыкантами, хотел нового творческого импульса… Инициатива исходила от него. Он захотел вернуть в команду Потапкина. Я сильно упираться не стал.
СМУТНЫЙ ПЕРИОД
1990
Вадим
Так что после периода побед был этакий момент осады. После записи альбома “Декаданс” стало ясно, что наша музыка заключена в глубине нас самих – это не шоу для зрителя, музыка не для того, чтобы нравиться. И пора массового интереса к рок-н-роллу заканчивалась.
Была возможность залезть в хвост телевизионной тусовки, но нам не очень этого хотелось. Нам не хотелось также участвовать в движениях, у которых есть общий знаменатель – типа “Рок чистой воды”. Папиковское отношение московских организаторов нам было противно – в общем, мы пролетели и в тусовку не влились. Мы очень трепетно относились к тому, что мы делаем, и, что касается вышеописанных проблем, понимали, что музыка здесь совершенно не при чем. Мы имеем право играть то, что мы хотим, и это всегда было самым главным.
Тогда мы сетовали на то, что стало мало концертов, но появилась отдушина – поездки на Запад. Мы активно гастролировали по клубам Дании, Франции, Германии, и таким образом переждали тот период.
Александр
Мы стали записывать совсем другой альбом – “Декаданс” – это в 90-м году уже, и он получился совсем другим. Если ставить их подряд, складывается ощущение, что это две разные группы. Ощущение того, что многим людям, которых мы уважаем, наша музыка не нравится, – а это были Троицкий, Шевчук… “Чайф”, бывший тогда тогда достаточно большим авторитетом, намекал на то, что “вы, ребята, играете слишком уж не рок-н-ролльную музыку”. Много прессы было на эту тему с соотношением положительных откликов к отрицательным – 30% на 70%.
Была внутрення неудовлетворенность от музыки, предыдущего альбома, от стилистики, в принципе от песен. А потом, когда мы садимся за следующий альбом, всегда хочется чего-то другого. Никто не знает, что это будет конкретно, но целенаправленно мы выбираем другие банки звуков, подходим к аранжировкам иной раз не так, как раньше, чтобы конечный продукт оказался отличным от предыдущего. Тогда нам казалось, что он получился не совсем таким, каким бы хотелось. Был он чересчур меланхоличным, интимным, уж очень осенним, личностным, мрачноватым. И, когда мы играли его на концертах, отклик публики был менее энергичный, не слишком к месту он что-то пришелся, но самим нам он нравился. Концерты играли по тому времени еще регулярно, с “Декадансом” мы еще поездили на старых связях, на основе еще существовавшего интереса к рок-музыке. Пока мы недорого стоили, недорого стоили авиационные билеты и поезда, экспериментировать с группами концертным организациям было возможно, и они не боялись попасть на деньги, еще возможно было ездить. Где-то до конца 90-го года мы ездили достаточно, и жаловаться не приходилось.
90-91 г.г.
Александр
Покатались по зарубежным гастролям. Летом 90-го – участвовали в фестивале “Open du Rock”. На этот фестиваль со всей Европы молодые команды присылают фонограммы, они это все героически отслушивают, из них выбирают сто групп, которые в течении 50-ти уик-эндов отыгрывают живые концерты в одном из клубов в столице виноделия Бургундии городе Бон под Дижоном. В то время нами заинтересовалась западногерманская фирма “ЛРО мьюзик”, и она предложила нас французам, минуя первый тур. Летом 90-го года мы играли в этих концертах. Приняли нас хорошо, но сначала было трудно понять, действительно ли мы хорошо сыграли, либо это просто вежливость принимающей стороны. Мы из Бона поехали в ФРГ в Кассель, там отыграли на каком-то крупном фестивале, где работали, в частности, “Ред Хот Чили Пепперс”. Сутки шел фестиваль, мы были в самом начале, народу особенно много не было, так… Спустя три месяца из Франции приходит факс – поздравляем, вы победили. Мы вошли в финальную тройку призеров. Ровно через год, летом 91-го года в Боне, в зале конгресса, проводился финальный концерт. Через час нам объявили, что мы получили первое место, премию – 10 000 франков, несколько спонсорских призов, и, счастливые и довольные, мы уехали.
Мы все равно группа не для Запада. Наш музыкальный язык рассчитан на российскую ментальность. Гармонико-мелодические основы, которые мы используем, это все-таки русская музыка, в любом случае. Я, может быть, даже назвал бы это какой-то… советской музыкой. На другом уже уровне, более технологичном, более изящном, в упадническом стиле… Сделать из нас экспортный продукт было бы тяжело.
Приходило к нам предложение о контракте с “Ямай Фрэнс”, но из-за того, что мы были завязаны с этой мелкой фирмочкой немецкой, серьезного ничего не получилось. С точки зрения туризма, конечно, было классно – выезжать из бедной страны в эти царства молочных рек и кисельных берегов… Была Дания, Кипр. Зарубежный период на этом закончился.
Глеб
Фестиваль – дни тогда еще советской культуры в Глазго. Были мы, “Не ждали”, “Коллежский асессор”. Потом еще в Германии на фестивале каком-то огромном выступали, двое или трое суток шел – “Come together” назывался. Из наших там “Поп-механика” была. В Шотландии были, а последний раз – в Берлине, на выводе советских войск. Если учесть, что все это было за два года, очень плотно поездили.
1991-1992
Александр
К 90-му году свобода на ТВ закончилась, в систему наших взаимоотношений вошло слово “бизнес”, который предусматривал оплату всех телеэфиров, и потихоньку мы из ящика исчезли, стали о нас забывать, и период 90-92 годов мы как бы доживали на прежней славе, количество гастролей все уменьшалось, и это были года достаточно тяжелые и в материальном отношении, и в духовном смысле. И вот опять же это ощущение, что надо что-то делать по-другому, вылилось в то, что мы записали альбом, нарочито популярный по звучанию, по подаче – “Позорная звезда”. Это было самое начало 92-го года.
Был момент эпатажа, как бы немного назло… Говорят – гитары, а мы возьмем и сыграем электронный бас, говорят – живые барабаны, а мы возьмем и спрограммируем эти барабаны, самую что ни на есть синтетическую выберем кассу. Было такое легкое озлобление, захотелось наплевать на все окружающее мнение. И когда мы его записали, буквально спустя недели две, почувствовали, что получилось. Это был первый альбом, который нас удовлетворил полностью, несмотря на все плюсы и минусы, которые сейчас видны. С помощью этого материала мы рассчитывали оседлать новую волну популярности и интереса к себе. Реакция публики на концертах показала, что мы на правильном пути. Мы начали искать спонсоров. В стране наступило полное царство “Ласкового мая”, “Миражей” и всей фонограммной культуры, мы понимали, что нужно бороться за зрителя не тем же оружием, но, во всяком случае, искать формы, которые могли бы отвлечь молодую публику от совсем дешевой музыки.
Не могу сказать, что мы настолько рациональны, но здоровый элемент продюсерства у нас присутствует всегда, и мы понимаем, что в таком-то году такие-то партии должны играться именно таким звуком. Этот опыт произошел из прослушивания огромного количества западной музыки, и, когда слушаешь постоянно, автоматически запоминаешь все эти модные прихваты и примочки, которые у них меняются где-то раз в год, и пытаешься применить на собственной технологической базе.
И поэтому, по тем временам, и по звуку, и, прежде всего, по аранжировкам альбом-то был очень прогрессивный, и впервые, практически, за все наше существование он был очень хорошо встречен в Питере. Бутусов сыграл очень много в раскрутке альбома для Санкт-Петербурга. На Кинчева альбом произвел благоприятное впечатление. Потом пошла пресса – “Смена”, “Аврора” – достаточно добрые рецензии, кое-где пощипывали за излишнюю попсовость звука, но, в основном, отношение было доброе. Концертов по-прежнему не было – чтобы показать массовому зрителю, что это такое, у нас совершенно не было средств. Чтобы снять какой-нибудь полуклипчик, мы не могли денег собрать. В Свердловске спонсоров мы найти не смогли. Все говорили – “да, конечно, культура, да, группа из Свердловска, надо ее продвигать в центр”, но все это заканчивалось пафосными разговорами.
Глеб
К тому времени всем дорогу перешел “Ласковый май”. На чем тогда держались группы, которые не были суперзвездами? На большом и массовом интересе к року и живой музыке вообще. И на этом – просто на том, что ты вот такой хороший – можно было играть. А потом появился “Ласковый май”, и это ушло. На плаву остались только гиганты. А мы ушли в такое полусереднячковое состояние. Продолжали музыку писать и даже немного ездили. Сначала казалось – вот, временные трудности, временные трудности… А когда это продолжалось три года… по 93-й. Мы записали 2 альбома в это время, продолжали играть и ничем другим не стали заниматься. В тот период куча народу ушла в ларьки, кооперативы всякие… мы продолжали делать свое дело – потому, что деваться было некуда. Мне, например, вообще некуда – профессии не было, ничего не было. Саша тогда уже ушел с работы, и Вадик ушел, оба в 1989 году. Но ничего – продолжали делать то, что и делали.
1993
Александр
Самый безрадостный был 93 год. Жить было трудно, потому, что зарабатывали мало, мысли о новом альбоме не возникало, было ощущение нереализованности предыдущего материала. Сделать что-то еще, когда ты видишь что это совершенно еще не работает, не исчерпало свой потенциал, не было никакого желания.
Вадим
Я постоянно искал спонсоров, что-то получалось, что-то – нет. Худо-бедно, но нашли в себе силы записать альбом “Позорная звезда”. В это время был пик не-интереса к нам. Были любящие поклонники, но что-то не очень много. Мы выезжали на концерты 3-4 раза в месяц, люди угорали, но все это было далеко от шоу-бизнеса. Но в этих условиях мы умудрились записать “Звезду”, и второе дыхание пришло как бы с двух сторон – кассеты долетели до Питера. И Питер сразу принял этот альбом. Пошло брожение в среде меломанов. И первое приглашение играть мы получили как раз из Питера. Там были какие-то фестивали, открытия молодежных центров и т.д. Это был 93 год, и после первого приглашения в Питер мы выступали там 7-8 раз за полгода. Ну, а потом здесь в Москве нашлись друзья, которые занимались бизнесом – “Росремстрой”, например.
Глеб
И такой более-менее наплыв начался с 93-го года. В 1992-м мы записали альбом “Позорная звезда”. И вот эта запись попала в Питер, и, почему-то, в Свердловске и в Питере мы стали становиться популярны, причем в Питере в связи с альбомом даже раньше, чем в Свердловске. Приблизительно такая ситуация – мы такие звезды Питера и Свердловска, но маленькие и периферийные. Стали таскаться в Питер, на фестивали – “Балтдома” какого-то, сольники также играли, чуть-чуть по стране ездили, да начали с новым альбомом собирать немножко, причем ту часть народа, что на рок-концерты ходила, а это совсем маленькая его часть. Так могло долго продолжаться и до 94-го года продолжалось. К 1994-му году мы были все еще середнячковые, но уже полуизвестные. Ситуация ведь какая – пока ты в Москве не звезда, ты нигде не звезда.
ЭПОХА ШОУ-БИЗНЕСА
1994
Александр
И тут, как Золушке, нам подвернулся великий случай. Со старшим Самойловым в УПИ на радиотехническом факультет учился один человек. Он является родным братом нашего первого, основного и до сих пор единственного спонсора Паши Кадушина, который возглавлял фирму “Росремстрой”. Как рассказывает сам Павел, однажды они ехали в машине, а тогда “Радио Максимум” крутило пару вещей с “Позорной звезды” – они наткнулись на одну из этих песен. Тогда Паша говорит – слушай, из последнего, что я слушал, мне это очень нравится. А тот, Гриша, отвечает – я же с их лидером учился вместе. И тут как раз должно было быть тридцатилетие этого Кадушина-младшего. Человек он очень импульсивный, загорающийся, что, в принципе, во многом нам помогло. И он в той же машине выдвинул идею – он хотел с помпой отпраздновать свое тридцатилетие, снял правительственный пансионат, пригласил половину бизнесменов Москвы, концертная программа была составлена – “Бим-бом”, “На-На”… Он говорит – я хочу, чтобы они у нас поиграли, мы им хорошо заплатим, вызови их, хотелось бы их живьем послушать. Вот такой жест богатого человека. Звонит нам старший брат, мы садимся, обсуждаем. Говорим – что-то совсем уж не по-нашему будет выступать у нуворишей на дне рождения. Но тогда мы действительно сдались на предложенную сумму. Очень хорошие деньги нам по тем временам предложили. А поскольку у многих тогда уже были семьи, которые просили кушать, мы наступили на горло собственного “я” и решили – ну, может быть, это шанс.
Глеб
Сыграли концерт здесь, такая тусовка была на дне рождения Кадушина, куча артистов выступало… никаких, в общем, мы сыграли живьем, очень понравились, и тогда возникла идея финансировать, и так далее, и так далее, и вот эта байда вся и началась.
Александр
Выступили, на следующий день Кадушин говорит – давайте-ка с вами поработаем, давайте снимать клипы, переезжайте к нам. У него были свои амбиции попытаться заняться шоу-бизнесом, и очевидно, он действительно искал проект. Наверное, мы оказались наиболее подходящей для него кандидатурой. Для нас это показалось почти сказкой. Мы подумали – терять нам нечего, в Свердловске мы испробовали все, что возможно, и поехали сюда. Все остальное происходило очень и очень быстро.
С 94-го года за 2-3 месяца мы сняли 3-4- клипа, тут же их ставили во все сетки ТВ.
Глеб
Первые сольные концерты были в клубе “Московский”, два раза мы там сыграли. Мы в Москве на различных тусовочках тоже ведь выступали, в паре с “Наутилусом”, на десятилетии его же, на 25-летии “Машины”, еще чего-то такое было. Мелко, но мы уже повылезали, в 94-м году как раз.
Ну и бабахнули в декабре ГЦКЗ “Россия”. Очень тяжелый был концерт – выступали-то, как правило, отделением, программа на час, такая боевая и радостная, из “Позорной звезды” и состоявшая, а на полуторачасовую пришлось откапывать вообще все, что шевелилось, какие-то забытые песни. Короче, тяжело было, на самом деле.
Почему мы продолжали заниматься музыкой – такое ощущение было… что мы хорошую музыку пишем. Вот. И то, что кто-то должен ее слушать, кто-то должен ее любить – это ощущение было постоянно. Но я не думал, что все будет так. То есть когда пришла слава, мы ее не узнали.
1995
Александр
Потом играли в “России” феврале, все говорили – вы что, самоубийцы, вы отыграли только что, прошло полтора месяца, вы хотите еще отыграть? По законам шоу-бизнеса это было бы самоубийство. Но к тому времени уже подоспел “Опиум”, и поэтому решение презентовать “Опиум” в “России” именно в феврале возникло так – никто не делает, а мы сделаем. Наплевать нам. Декабрьские концерты прошли без аншлагов, а февральские, когда и клипы покрутились шикарно достаточно, прошли на ура, там были аншлаги. Во-вторых, мы догадались сделать стоячий партер.
После этого пошли концерты, концерты, концерты, и вот эти полтора года ничего интересного, кроме того, что были в городе N, потом – в городе X, потом – в городе Y, и так далее, какие-то там съемки на всяческих передачах для поддержания тонуса. И докатались, доездились до ощущения, что хватит, пора заниматься новым альбомом.
Павел Николаевич Кадушин
“Райс Мьюзик” фактически начинался с “Агаты Кристи”. Поначалу это было просто увлечение, затем перешедшее в конкретные формы сотрудничества, в некий коммерческий проект, определенную договоренность между мною и Вадимом Самойловым.
Когда Григорий Николаевич, мой брат, приехал в Москву помогать мне, он привез с собой кассету “Агаты”. Мы ездили в одной машине, и он все время ставил эту кассету – с только что вышедшим альбомом “Позорная звезда”. Первый раз поставил – я говорю: “Ты что? Убери немедленно, давай лучше Газманова послушаем!” Потом второй раз, третий… А у меня кассеты надолго застревают в магнитофоне, я не любитель перебирать, я могу ездить и одно и тоже слушать месяца три. Потому что мысли обычно о другом, а музыка как бы фонит. Вот фонило-фонило, и очень даже понравилось.
Потом “Агата” приехала ко мне на день рождения. Получилось это следующим образом – Григорий учился с Вадиком в УПИ, он их и пригласил. Приехали, выступили. И тут же мы договорились о совместном проекте. Мы не особо жестко договаривались – по большому счету, прибыль в этом случае меня и тогда не особо интересовала, хорошо бы вложенные деньги вернулись, плюс реклама “Росремстроя” – уже неплохо. Но опыта маловато было, поэтому изначально получилось такое финансирование проекта, которое в принципе вряд ли окупится – если его рассматривать, как бизнес. Деньги тратили неправильно, много и не туда, куда нужно. Поэтому как коммерческий проект вряд ли “Агата Кристи” когда-нибудь станет прибыльной.
Жестких контрактных отношений у нас не существует. Но они – люди, заинтересованные в финансовом результате и сами чувствуют не хуже меня, когда нужно, допустим, делать новый альбом. Я напрягаюсь только тогда, когда они вообще ничего не делают, или выдвигают несоизмеримые требования.
Но, в принципе, я доволен этим сотрудничеством – мне интересно…
ГЛЕБ САМОЙЛОВ
“И все-таки книжку романа мне пришлось извлечь из ящика… Мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился, что это картинка. И более того, картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь стенки видно: горит свет и движутся… фигурки… С течением времени камера зазвучала.” М.Булгаков, “Театральный роман”
У меня память жуткая абсолютно, помню какие-то ощущения, но скорее ощущения, чем реальные события.
ПРО ДЕТСТВО
Я родился 4 августа 1970 года под знаком Льва в городе Асбесте, папа у нас врач, мама инженер. Учился в школе №1 им.Горького.
Рисовать в детстве любил. Потом, уже в 10 классе нам давали наши сохранившиеся с первого класса рисунки, у всех детей ежики, цветочки, а у меня – рок-ансамбль с хаерами, гитарами, барабанами.
Родители пробовали отдать меня в музыкальную школу, но я не смог там учиться, не сдюжил две школы. Ленивый ребенок был – я и сейчас ленивый – да и уставал очень, не по силам было. Так вот мое музыкальное образование и кончилось в подготовительном классе, а продолжилось только в училище.
А когда мне было 8 лет, к нам приехал в гости двоюрдный брат из Барнаула. И вот он двое или трое суток на поезде вез магнитофон – такой большой, катушечный – и коробки пленок, чтобы показать братьям, что такое рок-музыка. “Дип Пепл”, “Лед Зеппелин” и “Пинк Флойд”. Три хитовых альбома, тогда вышедших. И когда я услышал, я понял, кем хочу быть в жизни. С тех пор, знаешь вот, не ошибался.
Первая книжка, с которой я начал читать, была “Робинзон Крузо”. Это было в первом классе, и с тех пор читал – все, что угодно.
Я не представлял себя каким-то конкретным героем. Я представлял себя собой, но тоже там участвующим.
А потом, когда мне лет десять исполнилось, было то главное, что я уже на всю жизнь для себя застолбил – Гофман. “Крошка Цахес”, причем такая книжка, каких теперь не выпускают – большое красивое детское издание с очень хорошими картинками. То есть абсолютно другой мир, и голову снесло так… Тогда же я выцыганил у дяди, жившего в Свердловске, прочитать трехтомник Гофмана. “Серапионовых братьев” там, правда, не было, но были новеллы, “Воззрения кота Мурра”, я это все прочел и до сих пор перечитываю.
– А после Гофмана?
Глеб Самойлов – Много, очень много. “Мастер и Маргарита”. Причем я вообще не знал, о чем эта книга. Слышал, что она есть, что ее не издавали, но никогда не интересовался, из-за чего. И пока она мне в руки не попала, никакого мнения не составлял. А потом в девятом классе попала. Это было второе сильное откровение. Ну, а до этого – Уэллс, Грин, Достоевский, очень много. Вообще читать люблю, жалко, что сейчас нечего.
– А кино?
Глеб Самойлов – Самое любимое тогда было – “Сказка странствий”. Я до сих пор ее очень люблю. Музыка Шнитке, режиссер Митта, Миронов в главной роли.
– Судя по всему, ты был тем, кого называют гуманитариями?
Глеб Самойлов – Гуманитарием в том смысле, что там я хоть что-то понимал.
– То есть у тебя был сугубо свой мир?
Глеб Самойлов – Да-да-да, как у всех нормальных книжных детей.
– А любимые праздники?
Глеб Самойлов – Новый год.
– А вот как это было?
Глеб Самойлов – Телевизор, по телевизору – Москва, такая большая и красивая, елка настоящая, живая…
– Дед Мороз?
Глеб Самойлов – Я знал, что вот обычай такой – ставить ботиночки под елку, я маме подарок положу, мама мне положит. Но ощущение сказки при этом всегда почему-то оставалось. Это очень важное ощущение. Единственно важное ощущение, наверное.
ПРО ТО, КАК НАЧАЛОСЬ ИНТЕРЕСНОЕ
Глеб Самойлов – В школе класса до восьмого ничего особенного не было. Тогда у нас дома стояло пианино, потом появилась гитара. И на них я научился играть сам. И в восьмом классе началось то, что стало интересно.
– Научился играть-то как? Что ты пытался сыграть?
Глеб Самойлов – Я? Во-первых, свои песни.
– То есть в 8-м классе ты уже писал песни?
Глеб Самойлов – Я раньше писал песни, просто в 8-м классе я взял гитару и это стало получаться прилюдно. В классе должен быть мальчик с гитарой, вот я им и стал. Играл-то я всегда совершенно не то, что слушал, а то, что самому хотелось играть. А слушал… тогда я был жутким металлистом. Это был страшный период в моей жизни. А лет до 12-ти “Пинк Флойд” очень любил, вообще более ничего не слушал.
– А вот группы, у вас были в школе группы?
Глеб Самойлов – Я пришел в группу в 6-м классе. Там были ребята из 9-х классов, все умели играть на гитарах, но никто не знал, что такое бас и как он вообще работает. А я с совершенно другим представлением, я понимал, что бас – это та же самая гитара, только без двух струн. И я явился на репетицию и вдруг стал играть на басу. Все удивились и сказали – смотри-ка, бас-гитарист есть. Я раза три сыграл с ними на танцах, и все. Мне было просто интересно поиграть. Но играли, конечно, не свои песни – танцевальный репертуар тогдашней эстрады – а я подыгрывал.
В 8-м классе ездили в колхоз. Взял с собой гитару, все удивились. Свои песни пел, “Урфин Джус”, “Динамик” пел почему-то… В принципе, тогда информации о том, что творится с музыкой в стране, не было.
В классе 9-м попытался создать свой коллектив. Но все школьные инструменты к тому моменту были разломаны – застой кончился, началась перестройка, поэтому денег как бы не хватало на инструменты. Поэтому быстро это дело и издохло. И организовался такой… Я не сказал бы КСП… Скажем так – то, чего мне не хватило в электрическом бэнде, я попытался перенести в пение хором под гитару. КСП это трудно назвать. Была хорошая компания ребят, завернутых на серебряном веке и на футуристической поэзии одновременно, в 10-м классе все вдруг начали писать стихи. И я стал писать песни – на их стихи, на свои, – пели хором, я играл.
После 10-го класса проработал еще год в Асбесте лаборантом на полставки в той же школе, где учился – потому, что не поступил. Я в университет поступал, на исторический факультет, причем не по причине того, что мне это сильно нравилось, а по причине того, что история была единственным предметом, который я знал. И тем не менее – первый экзамен был по истории, и я даже ничего сказать не смог. Билет был – “Восстановление разрушенного хозяйства после гражданской войны”, а второй вопрос – после Великой Отечественной. Памяти вообще никогда не было, а там все эти челябинские тракторные, годы восстановления, сколько народу работало… и так далее.
– А вот когда школу закончил – было ощущение – вот где-то жизнь?
Глеб Самойлов – Было. Думал – в Свердловске. Это раз. А два – Саша с Вадиком тогда в самодеятельности свердловской играли, у них ансамбль свой был, тоже хотелось играть. В классе десятом узнал про Питер, про то, что в Свердловске группы есть, тоже узнал. Это был 87-й год. И тогда стал вливаться в “Агату”. Летом, когда я закончил школу, они остались вдвоем – Саша и Вадик – и решили создать коллектив. И коллектив создавался тогда уже на основе и Сашиных, и Вадиковых, и моих песен – у меня уже был большой багаж. Осенью 87-го я уже на репетиции начал ездить – мы собрались втроем и сделали первую электрическую программу.
Год я ездил туда-сюда, концерты, репетиции (репетировали на базе радиотехнического факультета), а на следующий год поступил в музыкальное училище, сдал все экзамены. По бас-гитаре и поступил. Но там я был двоечником – полгода всего нормально проучился. Вступительные экзамены сдал замечательно – причем без музыкальной школы – а потом просто перестал ходить.
– А поступал зачем?
Глеб Самойлов – Мама просила очень.
Существовало тогда относительно рок-музыки понятие – “свердловская школа”. Трудно спорить с тем, что она действительно была. Другой вопрос, что расширялась во-многом благодаря влиянию на новые коллективы…
На нас влияла со стороны. “Трэк”, “Наутилус”, “Урфин Джус”… Они варились между собой, играли друг у друга, половина людей во всех составах была одна и та же. А мы из технического ВУЗа, и со стороны влиться в эту тусовку было достаточно сложно. Потому что это была тусовка людей искусства. А вот после того, как мы выступили на третьем фестивале свердловского рок-клуба, все нас полюбили. У нас крылья выросли – Макаревич поздравлял, Бутусов поздравлял, Пантыкин обратил внимание.
– А Пантыкин тогда был…
Глеб Самойлов – Ну как – дедушка. Как он сам себя называл. То, что они сделали тогда, существует уже автономно от них самих – от Саши, Егора, Назимова. Может, они и не заметили, что они тогда сделали. Такое ощущение, что остальные – в том числе я, а мне было тогда лет 14, – услышали у них больше, чем они сами у себя услышали. И, не заметив, они продолжали дальше заниматься музыкой, а то, что было – так вот и осталось отдельно от них, ими самими даже наверняка непонятое. Стали мэтрами, стали группа “Кабинет”, Саша начал писать музыку для театров, иногда хорошую… У нас у всех с ними нормальные отношения, у меня, может быть, самые близкие.
ОЩУЩЕНИЯ
“Ощущение разной горечи неодинаково.” Словарь Даля, пример к слову “ощущение”…
-Как переживался тобою момент прихода признания?
Глеб Самойлов – Почему в самые трудные времена мы продолжали заниматься музыкой – такое ощущение было… что мы хорошую музыку пишем. И то, что кто-то должен ее слушать и любить – это ощущение было постоянно. Но я не думал, что все будет вот так. То есть когда пришла слава, мы ее не узнали.
-Что в официальной биографии, понимаемой как список побед, может иметь для тебя значение?
Глеб Самойлов – Для меня победа – всегда только если мне нравится то, что написал и нравится это играть. Это единственная победа, потому что других не дано. Летать я не умею, я не знаю, чего еще, остается только песни писать, а остальное… Да нет. Конечно, с деньгами хорошо, чем без денег, кто же спорит-то!
-Приз “Овация” в связи с этим ты как расценил?
Глеб Самойлов – Это было бы существенным раньше, когда не видел всего, что тут творится. Когда не знаешь подводных течений. Я так понимаю, что “Овацию” мы получили бы в любом случае. Например, в пику “Звезде”… Раньше, в детстве, казалось, что вот есть Москва, где все… по-хорошему, все настоящее, где елки… Брежнев… Хорошо, в общем, что мы ни в какой тусовке – ни в рокерской, ни в попсовой – здесь не участвуем.
-Ну, может быть, вам просто некогда, туры все время. Вот как ты их выносишь, не утомляет?
Глеб Самойлов – Распространено мнение, что чем больше у артиста концертов, тем больше он разменивается, и, как следствие, не может на концерте искренне испытывать те чувства, которые в итоге приходиться имитировать. У нас наоборот. Чем больше концертов, тем меньше думаешь о том, как бы правильно спеть, как бы слова не забыть, сыграть те ноты… Наоборот, ты о них забываешь, это переходит в механику, и, освободившись от технических проблем, ты уже находишься в своей музыке, и тебе ничто уже не мешает. И вот это ощущение создается от большого количества концертов. Когда мне уже не надо думать, правильно ли играю, правильно ли я пою, как концерт идет… Появляется ощущение свободы. Я могу находиться в своей музыке.
Студия нравится тем, что из ничего создается вдруг альбом. Вдруг его не было, и вдруг он стал. А концерт – это когда ты уже получаешь от него удовольствие.
Многие музыканты, столкнувшись вблизи с той публикой, что орет на концертах, испытывают некоторый шок – “и это вот те люди, которым”…
Ну… да… Бывает. С другой стороны, я тешу себя… Я вспоминаю себя, когда мне очень нравился “Наутилус” или “Алиса”. Скажем так, мальчик переживает вместе с ними, но при этом я сижу сзади и вперед орать не лезу. И вот я думаю, что огромное число людей, которые нас тоже любят, это не обязательно они.
-Вот сейчас у вас все очень клево, но не возникает ли вопроса – что дальше?
Глеб Самойлов – А дальше вся надежда на новый альбом. Я живу новым альбомом. И мне кажется… Мне кажется, что он получится честнее и интереснее…
-Почему это – честнее?
Глеб Самойлов – Честность… не пытаться давить из себя то, что, в общем, и тебе нравится, и другим – с целью самому им понравиться. Посторонним людям кажется, что мы всегда скатывались в эту грань. Мне кажется, что нет. Все равно мы играли только то, что нравится нам.
А сейчас состояние кардинально изменилось – у Вадика точно, у меня точно, год этот очень много переломал, изменил. Не для интервью скажем, много сказок из жизни исчезло, это с одной стороны, а с другой – осталось понимание того, что я, как человек, не хочу ничего, кроме того, чтобы летать. Ощущение сказки в детстве – оно так и было, но чем-то вуалировалось… Сейчас оно осталось голое.
Дело в том, что мы записали сначала все альбомы, не будучи популярной группой. Вот. А сейчас у нас первый альбом, записанный в качестве “вот мы популярная группа, вот мы будем писать альбом”. Сейчас, наверно, произойдет очень большой отсев людей. Наверно, как раз те люди, которые нас понимали, как мы себя понимали, они останутся. Но я думаю, что большое количество других отсеется. Останутся такие вот книжные мальчики-девочки, и слава Богу, пускай бы они остались.
-Наркотики расширяют сознание?…
Глеб Самойлов – Раньше так думал. Оставалась иллюзия. Еще одна потерянная иллюзия. Вот это попробую, а потом вот то, и, должно быть…. У меня вот было ощущение сказки, я-то думал, что я его усугублю, расширю и наконец-то в нем буду. Обман это все, чушь собачья. Это не туда.
-Что читаешь сейчас?
Глеб Самойлов – Сейчас Гофмана. Но в этой стране перестали выходить книги. Я не знаю, где найти книгу… или не написаны еще книги, которые мне бы захотелось прочитать.
-А Набоков?
Глеб Самойлов – Знаешь, скорее Бунин. А Набоков – вот “Машенька”, бунинский рассказ такой получается.
-Вечер, скучно… Что ты делаешь?
Глеб Самойлов – Или на гитаре пытаюсь играть, или читать, или кино смотреть пытаюсь. А когда делать нечего, в основном схожу с ума.
-Назови некий список людей, оказавших на тебя влияние. Кто угодно – далекий друг или сосед по лестничной клетке.
Глеб Самойлов – Ну, из соседей-то вряд ли кто повлиял. Книги, в основном, кино. Гофман, Булгаков, Достоевский, Майн Рид, “Пинк Флойд”, “Урфин Джус”, “Наутилус”, “Кью”, Кейв, Вейтс, Шнитке, Чайковский и Бетховен. “Дор’з”, но это поздно, и, может быть хорошо, что поздно.
-Нет, ну а реальные люди
Глеб Самойлов – Нет. Даже в детстве не было ощущения – “ой, блин, если бы это я написал”… Нет, было ощущение, что музыку, которую я хочу написать, никто не написал еще. Вот в таком обмане и живу.
Были ли в твоей жизни поворотные момент, когда все вдруг менялось?
Единственное, что как бы перевернуло – наверно, вот этот обман, который с детства существовал – скажем так. Потихоньку разочаровывался, что сказки нету в ни в том, ни в этом, а в 95-м узнал, что и в наркотиках тоже нет.
-И не сделал из этого вывода, что нет вообще?
Глеб Самойлов – Да, не сделал. А как? Она должна быть. Где-нибудь да должна. Другое дело, я знаю, что не смогу стать ни Шри Ауробиндо, ни Кастанедой. Вот это мне не дано. Путь поэта не есть путь воина. А музыка может приблизительный критерий какой-то дать, моя музыка, а для того, чтобы по-настоящему создать некий факт, это надо быть великим, у меня таких сил нет. Я не Бетховен и не Чайковский. Остается попытаться заниматься тем, чем занимаешься. Может быть, что-нибудь да получится.
-Что важнее для тебя – эстетическое впечатление, ощущение или мысль?
Глеб Самойлов – Я не знаю. Мысль – это ощущение, а ощущение – это эстетика. Вот, блин… Если я это даже сам для себя сформулирую, я это в себе же и закопаю. Я не хочу формулировать. Либо выйдет коряво, либо возьму и этим все и закончу.
Вот я не знаю – “Книги Просперо”, что там главное? Текст Шекспира, хореография, операторская работа? Музыка? По-моему, это просто стрела такая… идет вглубь. Или пространство какое-то, которое просто существует, и все. Что в нем, кто в нем говорит, чьи слова – это, может быть, и не важно.
-Любимое время в истории?
Глеб Самойлов – Завтра.
КОММЕНТАРИЙ
“Глебушка”. После общения с Глебом Самойловым само собой возникло ощущение, что его следует называть – Глебушка. Как впоследствии выснилось, многие его так и называют. Это действительно к нему подходит.
“Ощущения”. Это слово часто встречается и всегда в каких-то важных местах. Психолог бы вывел что-либо из этого, мы же оставляем просто как факт.
ПУТЕШЕСТВИЯ В СОЗВЕЗДИИ ВЕСОВ
Вадим Самойлов -- интереснейшая личность. Производит впечатление человека, безусловно, не жесткого. Но при всех, вероятно, справедливых утверждениях, что “Агата Кристи” – коллектив без лидера, все-таки как раз Вадим направляет его мягкий дрейф (или жесткий драйв) в ту или иную сторону. Направляет, не направляя. Действуя как бы на уровне флюидов. Харизматическая личность, не лишенная лени.
ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ
Я родился в 1964-м году, 3 октября, в Свердловске. Потом родители переехали в Асбест.
Первые воспоминания… Мне, наверное, год был с небольшим, меня в ясли возили, и вот как дети в санках сидят полулежа – голова к небу – помню деревья, дорогу… А когда в садик водили – там была какая-то труба, вот и я запомнил: подъезд садика и над ним труба.
Мне приятны воспоминания только о самом раннем детстве. Потому что потом… в семье не все хорошо было, городок маленький, провинциальный, и воспоминания скорее негативные. Например, родители решили нас водить в баню – в общую баню. Мне хватило двух походов, чтобы устроить скандал и сказать, что больше я туда не пойду. Ну представь – общая баня, пиво, рыба, бабушки, носящие тазики, куча голых мужиков…
А в садике – мне рассказывали – я организовывал какие-то игры, у меня было развито чувство лидерства – раньше это называлось “организаторские способности”. Очень рано я полюбил музыку, слушал, песенки подбирал…
Еще из детских впечатлений… Безусловно, музыка из фильмов – одной из первых мелодий, которую я подобрал, была мелодия из кинофильма “Достояние республики” – это я еще даже в школу не ходил, мне было лет пять, мы были в гостях, там было фортепиано, и, пока взрослые занимались своими делами, я подобрал эту мелодию.
Так что в музыкальную школу я пошел добровольно, тем более, что она была рядом с домом. Помню прослушивание при поступлении. Я учился по классу фортепиано, и как к культу к учебе не относился, для меня это было продолжением музыки. Разумеется, у меня были конфликты с учителями – я прогуливал, в общем, все, как полагается.
Вообще, мне никогда не нравилось учиться, был единственный любимый предмет – сольфеджио, это я щелкал, как орехи. А все остальное терпеть не мог – в особенности, “музлитературу”. Потому что она носила назидательную окраску. В итоге все образование очень быстро отбило любовь к классике. И заново потом приходилось въезжать. Поступил я в музыкальную школу добровольно в семь лет, а закончил ее благодаря геройским усилим моей мамы, мы с ней вместе закончили. То есть только ради нее – она деньги какие-то платила, мучилась, кричала…
А своя музыка началась классе в третьем. Начал что-то играть, но более осознанно какие-то песенки пошли классе в пятом-шестом. Тогда я уже познакомился с Сашкой Козловым, он играл в ансамбле, я ходил слушать. Репетировали они в комитете комсомола, дверь была приоткрыта, вот заглянешь, послушаешь – потом полшага сделаешь вперед, а потом уже и в комнату зайдешь. Но, так или иначе, в классе пятом-шестом я играл в этом ансамбле. Они пробовали что-то сочинять, я предложил свои вещи, вот сидели, даже записывали что-то.
Что интересно – со времен школьного ансамбля тоже многое осталось: например, мы записывали “Ураган”, и Глеб вспомнил мелодию с тех давних пор, и эта песня вошла в песню.
А самое мощное музыкальное впечатление тех лет – журнал “Кругозор”. Потому что пластинок никаких не было, записей тоже… А “Кругозор”, в основном, печатал английскую музыку. Но меня бесило, что о группах “Wings”, “Queen”, “Abba” писали всегда одинаково – типа “они были беднейшими музыкантами, потом у них все стало получаться, и они протестуют против западного образа жизни”.
Пластиночки еще какие-то были, выпущенные столь же нелепым образом. Записаны “Beatles” или “Deep Purple”, а написано следующее – “вокально-инструментальный ансамбль, на английском языке”.
А потом наш старший брат, живший в Барнауле, приехал к нам, привез магнитофон, кучу записей, и тогда мы подсели на “Pink Floyd”. Потом у Саши Козлова мама начала из Москвы привозить пластинки, потом стали у спекулянтов покупать. Вообще набор был такой: “ELO”, “Talgerine”, “Pink Floyd”. Потом, разумеется, последовало увлечение хард-роком, но у меня это было несерьезно – так, подурачиться.
А позже, когда в десятом классе на нас обрушилась лавина самой разнообразной музыки, я слушал все, но висел на “Yes”, “Queen” – то есть, на самой прогрессивной, в основном, английской, музыке. Американский рок-н-ролл я никогда не любил.
Что касается пресловутого влияния свердловской школы рок-музыки, то любимейшей группой для нас был “Урфин Джус”. Мы их с Глебом услышали, и нам сразу понравилось. “Наутилус” – чуть позже, причем ранний, типа “Невидимка”. Но, в общем, “Урфин Джус” действительно повлиял на нас. Это нормально – потому, что для того, чтобы выйти на свой путь, надо поплясать по кругу – а там либо приходит либо нет.
Музыка всегда шла рядом с нами. Она всегда была главной. Но надо было параллельно учиться в институте, в общем – жить обычной жизнью. А, что называется, для себя главным было сочинять, играть, выступать. И именно об этом и мечталось – а не о том, на каком радиозаводе я буду работать. Для услады родителей мы поступали в различные институты, но я об этом не жалею. В институте я провел замечательное время – и даже знания, которые приобрел там, помогают. Звукозапись ведь – дело хитрое, как раз по моей профессии.
РЕАЛИИ НАШИХ ДНЕЙ
Я всегда понимал, что “любишь кататься, люби и саночки возить”. Получилось так, что наша музыка стала популярна, много людей ее слушают – и будь добр, покажи ее всем и в самых разных качествах. Поэтому – постоянные концерты, туры и так далее. Кроме того, нам просто нравится играть, даже если устаешь. Убивает-то быт – гостиницы, перелеты, переезды – а концерты спасают.
Отношения с шоу-бизнесом… Есть цели и есть средства. Цель – играть свою музыку. И мы прекрасно понимаем, что при этом существует процесс того самого шоу-бизнеса, и есть куча заморочек. То есть дискомфорт в работе есть у всех, и все это понимают. Иногда думаешь – блин, да что ж они вытворяют! Хотя мы понимаем, что есть масса поводов сказать тоже самое и в наш адрес.
Что касается диктата шоу-бизнеса… Обязанность сделать то или иное – она сама по себе есть, мы это понимаем прекрасно. Это сознательно выбранный путь – и, естественно, бывает очень сильная усталость. Чувствуешь, что тебя уже зритель тащит – типа “давай дальше, давай!” Мы нашли в себе силы взять на полгода паузу, а сейчас заново поднимаемся. Это нормально – с нашей точки зрения, это нормально.
Мы очень боялись, что попадем в категорию модных групп – то есть будет сезонный интерес, и все. Нам надо было записать этот альбом (“Ураган”), вывернув себя наизнанку – перейти из разряда модных групп в разряд постоянно вызывающих интерес. Ждем результата. У меня опасения сейчас рассеиваются, у ребят – в меньшей степени, но я позволяю себе смотреть на это со стороны, и, думаю, что все поправляется.
Первая волна, когда из разряда простого человека, играющего свою музыку, ты попадаешь в разряд звезды, и появляются фанаты, толпящиеся у дома, миновала. Сначала было не по себе – очень страшно. Потому что все это обрушилось лавиной. Фанаты… они вслушиваются в каждое слово, но понимают все по-своему. Хотя этот момент искажения в восприятии происходит у всех. Потому что для нас музыка представляет одну цель – для слушателей совершенно другую. Для 14-летнего подростка понимание строчки, например, “ты будешь мертвая принцесса, а я твой верный пес” – оно совершенно другое, чем, допустим, у меня. Для него эта система образов как сказка, как продолжение некой детской игры, но с более живыми героями – они могут представить настоящую принцессу и даже целый спектакль.
А пресловутый момент депрессивности в нашей музыке… Он не пугает меня в плане влияния на публику. Просто человек не в ответе за действия тех людей, которые послушали его музыку или прочитали его книгу. Я в этом уверен на 100 процентов – потому что тогда в звеньях этой цепи влияния нужно учитывать государство, всю жизнь, соседей и так далее. Просто музыка наиболее доступна – ничего делать не надо, читать не надо, услышал – и воздействие произведено. Я этого не боюсь, хотя знаю, что Глеб некоторые песни оставляет за бортом, думая как раз об этом.
Что же касается моего внутреннего ценза, то мне труднее об этом говорить, потому что ценз касается в большей степени слова, а я давно уже ничего не пишу, никаких стихов.
Нас обвиняют в использовании наркотических аллюзий, но я-то понимаю, почему мы это делаем. Это – другая грань жизни, а интерес к другим граням жизни у меня огромен, ведь там есть все, и некий мазохизм, и измененные состояния, эротические фантазии, шизофрения, все, что угодно.
Я вообще думаю, что самое интересное искусство находится именно на этой грани. Я любитель такого искусства.
Хотя с книгами такого рода – да и вообще с литературой – у меня плохо, не получилось из меня читателя. Очень редко читаю – а раньше увлекался научной фантастикой. Станислав Лем, Стругацкие. Потом – Булгаков.
Из кино последнее, что на меня произвело впечатление – французский фильм “Отравленная кровь”. Этот фильм существует совершено в другой системе координат. Совершенно другое пространство. Другие цвета. Совершенно не интересует реальность или нереальность происходящего. Драма, патология, любовный треугольник, какой-то сумасшедший дом, только дело происходит не в сумасшедшем доме, а в сумасшедшем мире. Очень интересно. Все внутри – то есть самое главное, что происходит, происходит внутри. Больше ничего не увидишь.
Вообще из ощущения внутренней свободы и заданности обычной жизни все чаще меня сносит именно в область внутренней свободы, музыки, позволения себе делать все, что угодно.
А когда сносит, очень трудно возвращаться. Возвращаешься, главным образом, из-за того, что понимаешь, что от твоих действий зависит судьба других людей.
СУДЬБА БАРАБАНЩИКА
Андрей Котов
Родился в апреле 1963 в Свердловске. Мама – бухгалтер на заводе, отец – слесарь какого-то большого разряда. Ходил во всевозможные секции и кружки – начиная с художественной школы и радиокружка, где мы собирали модели всяких танков и самолетов. Кроме того, была секция самбо, бокса, отряд “Каравелла”, походы на яхтах и так далее. Учился в школе N 17 города Свердловска – до 8 класса, а потом – монтажный техникум.
Генералы песчаных карьеров
С рисованием я быстро успокоился. Года 2-3, и все. У меня осталась куча рисунков, а последние были связаны с индейцами. Вот тогда началось увлечение луками и ножами. Я делал наконечники для стрел – естественно, мне помогал отец, хороший слесарь, он сделал мне изумительные наконечники, настоящие, стальные, я ими заборы прошибал – это лет в 10-11. И что-то меня уберегло – однажды я не попал в человека. Во дворе хулиган обидел каких-то ребят, – а у нас был довольно сплоченный коллектив, – и мы давай его гонять. Он рванул – и как-то неосознанно я выхватил лук, пальнул по нему, стрела пробила водосточную трубу. И тогда до меня дошло – в принципе она могла пробить и его. Я примерно представил себе последствия и с той поры кидал ножи и стрелял только в заборы.
В индейцев играли. Кино покажут, все – “а-а-а!” – надевать уборы, и вперед. А я к делу серьезно подходил. Прочитал книгу, сделал бумеранг по чертежам, вышел на корт. И давай его пускать. И чего-то он правильный сильно был, все время в меня попадал. Один раз я увернулся и побежал от него, так он все-таки все равно попал – по ноге, где сухожилие. Ходил я потом плохо, но уже понял, что бегать от него бесполезно.
А приводы в милицию были?
В то время – не было. Потом уже. Когда я после школы поступил на завод, страсть-то моя осталась – я нашел какую-то сталь высоколегированную и начал из нее точить нож. Точился он плохо, поскольку сталь была хорошая. Но я сделал себе такой нож! Отполировал его, оставалось только рукоятку сделать. С завода пошел я на танцы – рядом парк был культуры и отдыха. А был я в пиджаке – времена-то какие! А по карманам – завод производил ножи, перочинные, еще какие-то, я не помню, зачем они мне понадобились, в общем, я по карманам натолкал их, хотел дома выложить. А до дома не дошел, встретился с друзьями и пошел на танцы. Рядом была какая-то драка – как обычно на танцах в темноте и происходит. Всех загребли в милицию, начали обыскивать. И вот каково же было удивление милиционеров, когда они вытащили у меня из карманов шесть ножей – пять заводских ножей, и один мой, настоящий честный. Я там был преступником number 1! Повезли в отделение, сняли отпечатки пальцев, проверили, не в розыске ли. Говорят:
— Ты что, у тебя ТАКОЙ нож! Ты представляешь, что у тебя за нож?
— Представляю, сам делал!
— А как ты хотел им воспользоваться?…
— Ну хочется мне нож, вот бы я к нему еще рукоятку сделал, ножны… Предмет искусства, еще зная, насколько он прочный!..
Потом привезли родителей меня забирать, но, так как они были во мне уверены, то отнеслись к этому достаточно спокойно. А у меня там впечатлений хватило – рядом зэки какие-то были, жуткие совершенно, выпасть сразу в такой мир – с танцев – и бабах туда! Именно тогда у меня аллергия появилась на такие вещи, со всем этим связываться никак не хотелось.
А пение под гитару во дворе?
Конешшшно… Вот тут-то и началось самое главное. Во дворе кто-то мне показал эти самые три аккорда, а потом досталась мне книжка, в которой аккорды были точечками нарисованы на ладах. Ну, я отлично в этом деле разобрался. У нас построили детский садик – это же кладезь просто, собираться на верандочках и там петь!
А потом девочки у нас во дворе расцвели, и начался период ухаживания. В те времена это делалось красиво и, естественно, сопровождалось песнями. Такие серенады. У меня приятель был, жуткий хулиган – вот у нас дуэт был, то он на соло-гитаре, то я. “Там где клен шумит”, из “Оркестра Поля Мориа” какие-то темы. Усиленно исполнялись “Генералы песчаных карьеров”.
А “Портрет работы Пабло Пикассо”?!
Был! Потом период с гитарами закончился. Появились магнитофоны первые и записи за деньги. Тогда все еще было запрещено. Я стал обладателем этих записей. А деньги… стипендию всю на это дело тратил. Я, сколько себя помню, никогда не был без денег. Грузчиками ходили работать на конфетную фабрику, например.
Весь город — это барабан.
Барабанить еще в школе начал – вынос знамени, занос. Потом – гитара. Потом – уже в техникуме (“монтаж подъемно-транспортных машин и оборудования”, это лифты и канатные дороги) – группа. В нашей учебной группе на 25 человек было три группы. Потом осталась одна – из тех, кто более или менее был знаком с аккордами и мог хоть что-то сыграть и спеть. Я однажды тоже на каком-то конкурсе пел, после чего руководитель мне сказал – ты лучше играй! Ну, я и сам слышал свое пение. Потом на репетиции барабанщик не смог что-то сыграть. Ему объясняли – объясняли, он говорит – вот сядь и сыграй. Я сел да и сыграл. Барабанщик обиделся и ушел. Так я остался за барабанами. Сначала надо мной смеялись. А через полгода перестали, у меня как-то быстро дело пошло. Потом появился руководитель, который познакомил меня с джаз-роком – “Махавишну оркестра”. Вот с чего я начал слушать музыку. А уже через это подходить к нормальным рокешным делам.
А потом, однажды – а к тому я моменту играл в джаз-роковом коллективе – помогал гитаристу поступать в музыкальное училище. Я с ним отыграл, после чего подходит ко мне зав.эстрадным отделением и спрашивает: “Почему барабанщик не поступает?” Я отвечаю: ” Почему нет?” Взяли меня сразу на второй курс, а я ни бельмеса, ни одной ноты не знаю! Ничего понять не мог, что они говорят – “вторые ступени, седьмые пониженные…” Пришлось посещать сразу первый и второй курс, конечно, это было самое безрадостное – целыми днями находиться в училище. А через два месяца меня забрали в армию.
А в “Трек” я приходил два раза. На каком-то фестивале, вроде на первом АРХИ, я играл с техникумовской командой роковую программу. И меня увидел Женя Димов, идеолог и барабанщик “Трека”. У него к тому моменту были проблемы со спиной, и он не мог играть. Ему была нужна замена. Вот. Он со мной позанимался, потом вроде у него стало все нормально, потом неувязочка у нас вышла, я обиделся, он снова стал играть, а я вернулся в свою команду. Потом Женя пришел звать меня назад. Я – ни в какую. Он говорит : “Ну поедем, хоть поговорим. Просто поболтаем. Просто поиграем на барабанах.” На этом он меня и поймал. Приехали, а там барабаны стоят – такие… Похоже, он гипнотизер был. То есть имел некие гипнотические силы. Аура какая-то совершенно странная. Техника игры у него была особая, удар, которого я ни у кого не слышал ни тогда, ни сейчас. Очень странная штука. Начали заниматься этим. Оказалось, что-то медитативное в этом было. Доставать звук из барабана. У него была своя теория -откуда у него звук-то такой появлялся. Это был действительно очень странный звук. И очень убедительный. Доставать звук из барабана, не вбивать его туда, а вытаскивать. И вот с этим было связано очень много занятий. Было, например, такое упражнение, когда я сидел на верхнем этаже университета – город весь передо мной. Он говорил: “Представь, что перед тобой барабан. Весь город – это барабан, и он должен зазвучать, полностью, всем объемом – ты должен его заставить.” И я сидел и пытался достать этот звук. А у него получалось.
На одной из репетиций мы позанимались, партии были очень кривые, сложные, но самое интересное было, когда они начинали получаться. А на одной из репетиций я почувствовал, что улетаю. Получается вместе, и все это почувствовали. Ведь все очень не хотели со мной играть – новый человек, коллектив очень сложный, интеллектуальный, университетский… Им неинтересно было возиться. И вдруг они на одной из репетиций почувствовали – масть пошла, поймали! И я почувствовал , чувствую – улетаю. И вот начиная с того момента я начал бороться. До этого Женька меня тянул, нормальная тяжелая работа, а вот потом ты преодолеваешь какой-то этап, и ты знаешь, ЧТО будет. Я перешел эту грань, и у меня получилось. Лучше это делать с руководителем, потому что человек слаб. Теперь я знаю, как работать. Я знаю, что нужно себя силой заставлять, я знаю, ЧТО получится в итоге. И это, я думаю, самое главное, чему Женька меня научил – он научил меня учиться. Начало было положено – я уже знал примерно, что я хочу. А потом – армия.
Женька снова захотел играть в “Треке”, а они… Мне рассказывали потом, у них произошел перелом, и почувствовав что-то другое, к старому возвращаться они не смогли. И поэтому… Гитарист ушел в филармонию, музыкальный идеолог занялся преподаванием, и группа, по сути дела, развалилась. Обидно страшно.
А когда вернулся из армии (ВВС, обеспечение полетов)… Сейчас, я думаю, что во мне что-то сломалось в плане физиологии. Человек до какого-то возраста развивается, и пока это происходит, весь мышечный аппарат можно чуть-чуть подстроить, перестроить. Я уходил в армию самым перспективным барабанщиком в городе Свердловске, был подъем, пик. Когда я пришел, я слушал про себя легенды. А когда в вернулся в училище – ничего сыграть не мог. Эти два года… Мало того, что просто выброшенные, я и восстановиться-то не могу, мне для этого нужен период довольно жестких занятий!
И Женьки рядом не было, который мог заставить, погрузить и заставить. Перешагнуть эту черту. Кто-то должен тебя провести. Этого не было.
Я купил себе барабаны – на деньги, которые моя тетя отложила себе на похороны. Приехал, и говорю – тетя Катя, надо! Она говорит :
— Ты понимаешь, это же…э…
— Ну надо!
— Дак…
— Я отдам!
— Когда?
— Не знаю, когда. Теть Кать, ты ж не умрешь, пока я не отдам!
Факт тот, что в то лето, купив барабаны, один день я работал грузчиком, а следующий – занимался. Часа два-три приводил руки в порядок, а потом только получалось.
А потом играл с “Урфин Джусом”. Поехали по городам и весям. Был у нас заплыв в Тюмени, 10 концертов на одной площадке. Это последние гастроли были. Сашка (Пантыкин) на первом же концерте сорвал голос, и оставшиеся 9 мы работали с безголосым солистом, на ходу придумывая инструментальные вещи. А потом те граждане, с которыми у нас был контракт, заявили – срочно написать пару хитов типа “Я хочу быть с тобой”. “Саш, ну вот срочно, ты же композитор, напиши!”
Но ведь это как бывает – надо постоянно заниматься, пишется – не пишется, все равно – мысли есть, ты их выкладываешь, выкладываешь, на каком-то этапе все совпадает, и получается нечто такое, о чем не задумывался, может, свыше приходит. И ты понимаешь – вот оно, настоящее. Все остальное – хорошо сработанное, интересное, нормальный средний материал, а это – откровение какое-то.
Сашка в то время начал строить первую в Свердловске студию, и ему было как бы не до этого. Был один день, когда я настоял, и мы попытались. В конце концов по ноте собрали песню. Проколбасились с ней до вечера, и вдруг почувствовали, что она начала работать. Поймали ощущение, клубок раскрутился. И в это время его сынишка забежал в комнату: “Папа, папа, ужинать пора!” И прыгает по дивану. А там тройник, в нем еще несколько тройников, а туда подключены клавиши, секвенцеры, обработки… И задел эту штуку – мы смотрим, у нас на компьютере сбрасывает всю информацию. Сашка как закричит, перепугал, кончено, ребенка, успокоил, и говорит: “НИКОГДА здесь не прыгай”. Ну и все, мы обломались. Собрать все это никто бы уже не смог – это была не песня, а набор ощущений, по ноткам, как вот Ферри пишет. Все, после этого “Урфин Джус” начал тихо умирать.
Потом я какое-то время ничего не делал. Потом был очень интересный опыт. На фестивале я услышал одного человека, не хочу его называть – и понял, как эту музыку можно сделать, чтобы она начала качать. Не хватало ритмической структуры, и чуть-чуть нотный материал нужно было подрезать, оставить все самое-самое, квинтэссенцию. И вдруг один мой приятель оказался его спонсором и предложил поработать. Мы начали. Тогда я для себя высянил, что…
Вот говорится – ты же профессионал, ты можешь сыграть все. Но я не знаю таких людей. Как у каждого человека есть своя структура, конституция – точно также и в музыке у всех своя конституция. В одной музыке они чувствуют и выражают себя органично. Когда же человек переходит в другую, то, если он очень активный, то он тоже начинает себя как-то проявлять и там. Но, все равно, это будет выглядеть неестественно. Может быть убедительным, но гармонии в этом нет. Ну и обидно за таких людей, когда они врываются в другую сферу и начинают чуть-чуть ломаться. Вот это я знаю, вот тут я совершенно спокойно чувствую, что надо делать. Я попадаю в другую музыку и перестаю это знать. Я помню это ощущение, когда ты ЗНАЕШЬ и можешь совершенно спокойно говорить: НЕТ, ЭТО НЕ ТАК, А ДОЛЖНО БЫТЬ ВОТ КАК.
Пантыкин меня сначала не понимал с этим проектом, потом, через полгода, на фестивале послушал и говорит: “Теперь я знаю, чем ты занимался, вижу, что не зря время потеряно”.
Потом я играл с “Апрельским маршем”. От “Агаты” уже было предложение и предварительный разговор, и было время поиграть с “Апрельским маршем”. Там тоже… я смуту внес. Ну не понравилась мне ритмическая структура! Я попросил поменять бас. Поиграли – лучше стало. Чувствую – задвигалось, пошло, к этому бы еще гитару и клавиши поменять… Гитарист говорит – “ты хитрый очень, сначала меняешь барабаны, а потом из-за них меняется бас, гитара, и так далее, и вокальную нитку тоже прийдется поменять”. Но все же говорят, что лучше! Месяца три я с ними играл.
Я почувствовал, что, должно быть, увидел стержень, на котором все должно держаться, сверху вся эта мелодика, а у “Апрельского марша” она как бы расцвечена, там такой столб шел!
А потом с “Агатой” понеслось-покатилось.
КОММЕНТАРИЙ
Неясно, откуда взялась “Судьба барабанщика”, но ясно, что – Судьба, и что – Барабанщика. Когда-то в Свердловске была экспериментальная студия “Сонанс”. Потом из нее получились две главные свердловские группы – “Трек” и “Урфин Джус”. Из которых уже получилось все остальное, и одним из первых -“Кабинет”. А также “Проект Александра Пантыкина”, он же – “ПАП”. Ну вот, Котов во всех этих коллективах и играл.
ЧЕЛОВЕК МЕЙНСТРИМОВОЙ НАПРАВЛЕННОСТИ
Александр Козлов
СЕМЬЯ И ШКОЛА
Родился очень давно… Это было 25 сентября 1961 года в Асбесте Cвердловской области, в том же городе, что и братья Самойловы.
Асбест был тогда в расцвете всей своей славы. В мире существует всего три места добычи асбеста – в Канаде, правда, у них асбест плохого качества, в Казахстане, но там его мало, и вот у нас, где непосредственно весь мировой асбест и добывался и до сих пор добывается. И, пока во всем мире была в нем необходимость, не было асбестозамещающих материалов, соответственно и город был достаточно процветающим. Своя Женева, я бы даже сказал. Можно было спокойно гулять по улицам, ночью и рано утром, никакой преступности не существовало. Ну, а сейчас, поскольку началась и антиасбестовая компания, и появилось много заменителей, и вообще все технологии изменились значительно, город приходит в упадок, и когда я приезжаю к родителям, это вижу воочию.
О РОДИТЕЛЯХ
Мама у меня врач, сейчас она уже на пенсии, работала заведующим пульманологическим отделением, лечила больных легочного профиля, она была таким весьма популярным врачом, практически все начальство города и более-менее значимые люди как правило консультировались у нее, и, таким образом, она было неофициально одним из главных врачей города и всегда была очень уважаемым человеком. Отец был рядовой инженер асбестовой промышленности по технике безопасности, особенной карьеры у него не было, он был одним из инженеров этого огромного комбината.
Ты единственный ребенок в семье?
Один, причем достаточно поздний.
О ДЕТСТВЕ
Было типовое советское детство, если можно так выразиться. Чем можно было сейчас блеснуть или похвастаться, ничего у меня такого не было.
В школе я всегда был в учениках, которых ставили в пример, с точки зрения учебы, да и по поведению практически не помню, чтобы “уд.” ставили -“примерное поведение”. Родителей по этой части я редко когда огорчал.
Во дворе много времени проводил, особенно в каникулярное время – проснулся, позавтракал, и на улицу… И пока уже раза три-четыре родители не позовут из окна или лично не выйдут на улицу, меня не загнать было часов до одиннадцати вечера.
Вот, к сожалению, двор был совершенно не музыкальный, мало того, что никто сам не пел и не играл на гитаре, но вообще никто музыкой не интересовался. Обсуждали вещи, которые к музыке отношения никакого не имели – хоккей, футбол, какие-то новые фильмы…
В героев не играли, поскольку у каждого было самомнение, и каждый считал, что он сам по себе герой, чтобы изображать кого-то из экранных героев… Хотя какие-то ситуации из фильмов мы моделировали.
ВХОЖДЕНИЕ В МИР МУЗЫКИ.
Меня отдали – особенного желания я не проявлял, но и особенно не противился – в музыкальную школу на класс скрипки. Это был пятый класс общеобразовательной школы. Хорошего скрипача из меня вообще получится не могло, у меня рука совершенно не скрипичная, поэтому особых успехов я не сделал, хотя старался и без особого принуждения со стороны родителей играл все эти гаммы по полтора-два часа. Но вот особого желания, энтузиазма по отношению к скрипке я никогда не испытывал, бывали такие моменты, когда я инсценировал уход в музыкальную школу, сам заходил в ближайший дом культуры, оставлял скрипку у бабушки в надежном месте и эти два-три часа занимался чем-нибудь своим. И достаточно долго это оставалось нераскрытым, но как-то однажды преподаватель позвонил домой и поинтересовался, почему я не посещаю занятия. Потом со мной были серьезные разговоры, порой даже с применением вспомогательных средств, будь то ремень…
То есть пороли.
Бывало, бывало… В этом смысле родители консервативные были люди, придерживались того мнения, что периодически физические наказания повышают энтузиазм у детей и улучшают отношение к учебе. И вот приходилось ходить дальше. Проучился я шесть лет. Я стал понимать, что дело-то нужное и необходимое, потому что, допустим, услышишь какую-то мелодию по телевидению, возникает желание ее подобрать. Начинаешь подбирать – да, получается, так становится внутри весьма приятно, и чувствуешь, в общем, что к музыке приобщаешься, сам сможешь чего-то подобрать, намурлыкать, напеть, голос был у меня ужасный, я, конечно, ни перед кем не пел, но для себя часто устраивал концерты. А потом, когда мне было лет 13-14, родители купили магнитофон, это первый был у меня магнитофон, “Комета”, катушечный. Я у всех друзей насобирал пластинок – в основном это были вокально-инструментальные ансамбли – поназаписывал любимых песен, крутил их, подбирал, так вот и получалось вхождение в мир музыки – слушал чужое, подбирал.
Музыкальную школу я не закончил, поскольку последний класс школы пришелся на десятый общеобразовательной. И там, и там были серьезные выпускные экзамены, времени действительно не хватало, желание и интерес к музыкальной школе у меня в принципе пропали, а главное, родители к этому вопросу подошли достаточно демократично и с понятием, они не стали настаивать на том, чтоб я заканчивал музыкальную школу, дело спустили на тормозах, и я перестал туда ходить.
МИР УВЛЕЧЕНИЙ
Я теперь себя четко ощущаю как человека мейнстримовой внутренней направленности – в том смысле, что я и тогда, и сейчас слушаю то, что популярно. Вот было популярны “Самоцветы”, “Поющие гитары”, “Голубые гитары”, “Веселые ребята” – все эти вещи у меня были в фонотеке… В те времена меня западная музыка очень мало интересовала.
Допустим, выходили пластиночки вокально-инструментальных ансамблей без названий, то “Битлз”, то “Дип Перпл”… Мне как бы объяснили, что это такое, но по отношению к этим группам энтузиазма я не испытывал и был, в основном, поклонником нашей музыки.
Это продолжалось года два – запоями – с утра до вечера слушал и иногда даже родителей в неистовство приводил этим. Вхождение в более-менее серьезную музыку импортного производства у меня произошло, как это ни странно, через венгерский рок. А получилось так, что дальняя родственница моей мамы, живущая в Воронеже, работала одной из руководительниц воронежского музыкального магазина по продаже грампластинок. Ну и тогда, как великий дефицит, периодически присылались пластинки производства демократических стран. И как-то она совершила по тем временам для меня практически подвиг – она привезла 5 или 6 сугубо дефицитных пластинок венгерских групп. И так я почувствовал огромную качественную разницу между нашей и венгерской музыкой, во всем – в звукозаписи, в саунде, в музицировании самом, в аранжировках – такой свежий был воздух, такая мощная подпитка, что где-то года на два-полтора я стал фанатом венгерской музыки, искал эти пластинки, собирал, и у меня набралось их достаточно много – штук 30-35, наверно. Меня совершенно не ломал венгерский язык, хотя сейчас я этому удивляюсь – настолько язык немузыкальный, настолько трудно вписывающийся в каноны рок-музыки, но тогда мне казалось, что все прекрасно звучало, что это одни из лучших групп в мире, и, действительно, они играли приближенные уже к хорошей музыке стандарты…
Мои первые сильные впечатления от музыки ненашего производства связаны как раз с расцветом диско. И первые две пластинки, по-настоящему западные, были “Бони М” и “АббА”. Их привез к нам в Асбест один из моих соучеников – он уехал в Германию с родителями, поскольку был сам немец, но там они не прижились, вернулись обратно. И вот он сумел привезти две пластинки, эти записи ходили по городу, у кого они только не были, и вот оказались у меня, я послушал, и “Бони М” с “Аббой” на меня произвели шокирующее впечатление, потому что уже даже по сравнению с венгерской музыкой это был даже не шаг вперед, а неизмеримое расстояние по качеству всего, что только можно ценить. “Абба” до сих пор, если брать личный хит-парад, осталась одной из самых любимых команд.
Потом мне сказали, что, оказывается, под Свердловском есть место, где достаточно много пластинок, которые можно купить, можно менять, взять на деньги за время, я стал ездить на эту Тучу, стал ее регулярным посетителем, и вот с этого времени стал действительно фанатом пластиночного дела. И практически ни одна новинка, появлявшаяся на Туче – а, как ни странно, в таком захолустье, как Свердловская область, появлялось практически все, что выходило на Западе на лонг-плэях, за исключением какой-нибудь там сильно экспериментальной музыки, которую не везли из коммерческих соображений. Но все мейнстримовые релизы, все популярные группы там были, и срок между выходом пластинки на Западе и появлением у нас обычно равнялся двум-трем неделям, от силы месяцу. Поэтому начиная с класса девятого и дальше я посещал это место каждую неделю, и в среде своих знакомых и друзей слыл меломаном и большим знатоком. У меня была очень хорошая память на фактологическую информацию, я запоминал все составы всех групп, всех продюсеров, в какой студии записывались, какая фирма выпустила, в каком году – вплоть до того, какая песня по счету с пластинки играет сейчас – пользовался большим уважением, меня часто спрашивали: а вот ты не помнишь, что было в той пластинке в том году; я всегда гордился тем, что все это помню, что я все знал, вот такое было у меня достижение. Слушал тоже все, я был настолько всеядным, что я мог, допустим, принести пластинок пять, и это могли быть “Айрон Мейден”, “Альтра вокс”, “Моден токинг”, что-то американско-фольковое… То есть сказать, что у меня была основная канва интересов к определенному стилю музыки, нельзя. Хотя наибольший интерес, наверно, сложился к музыке новой романтики, новой волны – “Дюран-Дюран”, “Шпандау балет” – там я чувствовал что-то, заставлявшее собирать такую музыку.
МОРАЛЬНЫЙ ОБЛИК И ВНЕШНИЙ ВИД
Все одевались в зависимости от того, насколько позволял кошелек родителей.
А вот так, что бы волосы отпустить…
Нет, нет, ты что. Это строго каралось школой, наша директорша делала рейды по классам и, если видела какую-то неаккуратную прическу, тут же направляла в парикмахерскую, иногда даже давала 30 копеек на то, чтобы принять благообразный вид. Потом началась военная подготовка, и за этим начали следить вообще очень строго. Поскольку в школе кроме формы запрещалось ходить в чем-либо еще…
А дворовая мода присутствовала – например, клеш на 50 сантиметров?
Не было фетишизма по отношению к одежде, все носили все, что было в ближайшем универмаге, и совершенно не волновало, что у тебя, допустим, куртка клетчатая, а штаны полосатые. Вообще в голову не приходило обсуждать чью-либо одежду. Где-то к концу школы, когда начались танцы, дни рождений, я стал более-менее следить за собой, в том смысле, чтобы было все чисто, ботинки были почищены, костюм поглажен. Костюм был один, ботинок не больше двух пар. Хотя, когда появились новые вещи, это вызывало большой энтузиазм, было желание отложить в сторонку, пусть месяца полтора постоит, у тебя будет ощущение, что у тебя есть новые ботинки, есть, чем блеснуть на какой-нибудь вечеринке… вот это как-то согревало.
А вино на вечеринках, днях рождениях и, допустим, в беседках выпивал?
Если что-то было во время школы, в 9-10 классе, то раз в полгода, и только в присутствии родителей. Вообще не было мысли, чтобы выпить, получить какой-то кайф. И даже если на вечеринку в школе кто-то приносил пару бутылок портвейна, я совершенно спокойно отказывался, поскольку не видел в этом совершенно никакого смысла.
ПЕРВЫЕ МУЗЫКАЛЬНЫЕ ОПЫТЫ
Мы учились с Вадиком в одной школе с разницей в два года. Познакомились мы с ним, когда я был в восьмом классе. У нас был вокально-инструментальный ансамбль, состоявший из десятиклассников. Они играли на всех танцевальных вечерах и были для нас боги. Исполняли типовой советский репертуар. Когда они закончили десятый класс, образовалась вакансия. Нужна была новая группа. Поскольку я учился в музыкальной школе, знал ноты, как-то быстро, к своему удивлению, постиг бас-гитару, то и вошел в новый состав. Практически все мы были из одного класса, стали играть то же самое, и, где-то после того, как месяца два мы отмузицировали, после одного из танцевальных вечеров к нам подошел худенький и невзрачный подросток. У нас не было клавишника. А была “Ионика”. Предложили ему место за “Ионикой”, и так с тех пор Вадик влился в наш ансамбль, как-то быстро мы сыгрались, появилось дыхание у группы, стали думать о том, почему бы не попытаться что-то свое играть. И эти идеи своих песен, я даже не могу понять, как они стали появляться. Но для меня они часто появлялись из пустого бряцания по клавишам, просто наигрыша – сначала это, допустим, чужая мелодия, потом ты про нее забываешь, уходишь в какие-то дебри, потом начинает выкристллизовываться что-то свое, и вроде бы это тебя привлекает, интересно, приносишь заготовку в группу, они смотрят – да, давай попробуем… Вот так, к концу моего обучения в школе, набросали репертуар, практически полностью свой. Тексты в основном придумывали я и Вадик Самойлов, и музыку также я и он. Было много хитов, которые в школе проходили на ура, были люди, которые их ждали, и мы знали, что вот эта песня — это топ, и всегда играли ее с большим энтузиазмом. Без названия, просто вокально-инструментальный ансамбль, и все.
ВЫБОР
Вот закончил десятый класс, а потом поступил в медицинский институт в Свердловске. Совершенно осознанно поступал, и поступил с очень хорошей суммой баллов, было желание лечить людей.
Учился я с большим энтузиазмом, первые четыре года вообще ничем, кроме учебы, не занимался. Закончил лечебный факультет мединститута, терапия и кардиология. И, поскольку я был очень хорошим учеником, меня тут же отправили дальше учиться, в клиническую ординатуру, и два года еще учился там, одновременно играя и выезжая с “Агатой Кристи” на различные на фестивали и концерты.
А ты тогда уже знал, что тебе нужно – ординатура или…
Нет, не знал. Все равно года до 88-го мы к музыке относились как любительству. На кафедре, где я проходил ординатору, достаточно хорошо относились к моему участию в группе, разрешая мне иной раз часа на два опоздать. Проблемы возникли на пороге 89 года – мы стали думать, что дальше. Настолько нам понравилось играть, выступать и ездить, настолько это встрепенуло нашу жизнь, что выбор между тем, оставаться ли в медицине, или продолжать заниматься музыкой, становился все зримей и ближе. Для меня это был вопрос очень сложный: к тому времени я закончил ординатуру – очень хорошо, проявил там недюжинные способности, меня сразу же взяли ассистентом на кафедру. То есть полдня я работал в больнице, а полдня преподавал у студентов. С любых точек зрения карьера моя развивалась суперуспешно. Любили студенты, получались занятия, с больными у меня всегда был очень хороший контакт, как врача меня очень уважали. С одной стороны была карьера, обеспеченная зарплата, возможность стать доцентом. И вот к концу 89 года медицина начала страдать. Мы начали ездить столь часто, что я стал опаздывать на работу. Фестивали или концерты происходили в уик-энды, к понедельнику я опаздывал, а работа начинается строго с профессорской линейки в 9.00. Несколько раз вот так опоздал, поначалу меня предупреждали достаточно корректно, потом уже были скандалы. Работа действительно стала страдать. И больным я стал меньше внимания уделять, и приходилось их часто передавать другим врачам, и с учебными группами началась чехарда. И я выбрал музыку. Для родителей это был шок. Они узнали не сразу – где-то месяца три я это в тайне от них хранил. Они восприняли это в штыки – сначала были скандалы серьезнейшие. Но, поскольку в те времена мы были достаточно преуспевающей группой, те деньги, которые я зарабатывал в музыке, не шли ни в какое сравнение с тем, что я мог зарабатывать даже ассистентством – родители постепенно успокоились. Для них главным было, что я потерял статус, какую-то основу в жизни, гарантированный заработок, гарантированное обеспечение, вот эту типовую советскую карьеру, в пределах которой они всю свою жизнь прожили. Так вот с 89-го года работу бросил.
ЛЮДИ.
Есть ли люди, которые повлияли на тебя, без которых история “Агаты Кристи” выглядела бы не полно?
Как это не сейчас не кажется смешно, Пантыкин. Его мнение в самом начале было очень для нас значимым. Чему научил нас Пантыкин, так это тщательности в работе и отрицательному отношению к любой халяве в звучании, в аранжировках, в сведении. Высокий уровень его профессиональных требований мы действительно пытались соблюдать, потому что для нас он был очень авторитетным человеком. Белкин Егор тоже в то время был такого же уровня для нас.
“Наутилус”. Нас очень часто сравнивали с ними, особенно в первый период. Но человеческих контактов мы практически никаких не имели, рабочих – тоже. Очевидно, огромная популярность их музыки как-то подспудно повиляла и на нас, потому что нет дыма без огня, раз люди видели что-то похожее, значит, что-то и было. Они повлияли на нас, как первая группа из Свердловска, которая добилась феноменального результата, стала мегазвездой в те времена, и их музыкальный язык, музыкальные концепции кое-где все-таки пролезли к нам. Теперь я понимаю, что это было.
Грахов. Хоть человек весьма странный, но постоянно нас дергал и щипал – “что у вас новенького, чем удивите?” Толкал нас постоянно искать что-то новое. Ему было стыдно показывать старый материал. Стыдно было не придумывать новых песен.
КОММЕНТАРИЙ.
Сашу абсолютно невозможно сбить с мысли – говорит он законченными предложениями, как по писаному, и, если и отвлекается немного в сторону от основной нити беседы, то вернется непременно в то место, откуда отвлекся. Производит впечатление человека более рассудочного и рационального, нежели движимого порывами чувств – но, впрочем, кто знает…
Источник: НВКЗ Кузбасс