«Агата Кристи» – между небом и землей

Журнал “ОМ”, февраль 1998 г.
фото – В. Фридкес.
.

«Агата Кристи», начав свое восхождение десять лет на-зад, сумела уловить боль и смятение в душах тех, кто попал под гусеницы того смутного времени. Но за этот дар угадывания пришлось заплатить по полной стоимо-сти. Об «ураганах» внутри и вокруг «Агаты Кристи» размышляет Михаил Козырев.

Для программного директора «Радио Максимум» Михаила Козырева написание статьи про его земля-ков было делом личного характера.

А вы в эфире объявляете, что к вам “Агата” сегодня придет?” – озабоченно спраши-вает меня охранник по телефону. Я позвонил вниз на проходную здания “Московских Но-востей”, где расположена наша радиостанция, чтобы проверить, выписаны ли пропуска на участников группы, которые должны вот-вот подъехать. “Нет, не объявляем”. – “А, тогда ладно. Тогда нет проблем”, – облегченно вздыхает охранник. Я знаю, чем вызвано его беспокойство. “Агата Кристи” – одна из тех немногих групп, прибытие которых в прямой эфир сопровождается невероятным скоплением народа на улице. Обычно в таких случаях приходится усиливать охрану на входе в здание и начальник службы, естественно, хочет знать об этом заранее. Охранники образуют коридор и по нему группа может относительно беспрепятственно пройти к нам на радио. Но сегодня иной случай. Сегодня ребята зайдут побеседовать не в прямом эфире, а для записи. Поэтому когда их микроавтобус при-тормаживает у стоянки на Пушкинской площади, они спокойно выпрыгивают один за другим на заснеженный тротуар, проходят в здание и поднимаются к нам. Мы решаем по-беседовать о том о сем через несколько минут и, пока готовят студию, Андрей Котов в коридоре пускается с кем-то в серьезный диспут о преимуществах джипа “Cherokee” для русских дорог.
Саша Козлов прямиком отправляется просматривать свежие поступления в нашей фонотеке, а братья Самойловы уходят на лестницу курить с ди-джеями. А я же, прежде чем начать разговор с нынешними участниками группы, прокручиваю в голове “свердловские” страницы “Агаты”.

“эге-гей у нас такая заводная семья
простая-простая нормальная семья”
(“Простая семья”, 1989)

“Вадик, как организатор группы, пошел очень правильным путем. Он подбирал людей не с точки зрения профессионализма, коего собственно и не было тогда. Где можно было тогда в Свердловске найти хорошего клавишника, бас-гитариста? Он подбирал людей, которые бы его понимали. И это была очень правильная идея”, – рассказывает Петр Май, барабанщик группы “Лучшие Времена”. Группа, в которой он играл чуть ли не со дня основания, сегодня называется “Агата Кристи”, а тогда, в середине 80-х, название звучало так: ВИА РТФ УПИ (вокально-инструментальный ансамбль радиотехнического фа-культета Уральского политехнического института). Город, в который мы приехали поговорить с Маем, называется Екатеринбург. Во времена, о которых мы беседуем, он был обозначен на картах родины как Свердловск. Как тогда, так и сегодня, по улицам этого города часто метет метель. Когда наступает зима, здесь становится по-настоящему холод-но. Столица Урала не завораживает красотой архитектурных экзерсисов, не врезается в память уютными улочками и бульварами. Нескончаемый частокол заводских труб напоминает о том, чего здесь всегда было вдоволь – об оборонных предприятиях. Попутешествовавший на своем веку турист, попадающий в “город древний, город длинный, имярек Екатерины…” навещает мемориальное место, где было расстреляно царское семейство, выезжает за городскую черту на символическую границу Европы и Азии, осматривает залы очередного музея народных промыслов и, вежливо улыбаясь гостеприимным уральцам, думает про себя: “За что же любить этот город?” И не находит ответа…

Ответ не лежит на поверхности. Ответ спрятан в пьесах Николая Коляды и в образах Владимира Хотиненко. Ответ лежит в сочетании чайфовского “Лучший Город Европы” с наутилусовскими “Бриллиантовыми Дорогами”. У Свердловска есть свой дух, свой уникальный и неповторимый настрой. Можно много гадать и теоретизировать на эту тему – из-за того ли это, что в здешних краях испокон веков оседали сосланные вольнодумцы, а может, из-за полного отрыва высокого искусства и мира фантазий от тягучей пролетарско-кондовой реальности промышленного города.
Может, дело в том, что до сих пор “ночною порой нам снится конвой и солдаты”… Как бы то ни было, с первых альбомов песни “Агаты” населяли странные существа – гномы-канибаллы, пантеры, злобные клоуны и крысы в белых перчатках. Имея под руками самый скудный набор инструментов и колдуя над ними после лекций в институтской радиорубке, которые предпочли назваться гордым именем английской романистки, отвергнув глубоководное “Жак Ив Кусто” (предлагалось в качестве одного из вариантов названия группы), тоже пытались как можно дальше оторваться от окружающей их суровой действительности.

Вспоминает Петр Май: “У нас был такой советский синтезатор КВИНТЕТ. Он постоянно ломался и стоял со свинченной крышкой. Его Вадик ремонтировал прямо во вре-мя концертов. Крышку откроет, залезет, подергает там провода какие-то – глядишь, вроде заработал – давай следующую песню играть”. Интересно, что сама концепция звучания не была чем-то специально сооруженным и до конца продуманным. По мнению Вадима, она определялась просто техническими возможностями тогдашней “Агаты”: “На нашем синтезаторе единственным приличным звуком был такой оркестрово-скрипичный, его-то и старались везде использовать. Очень не хотелось звучать по-совковому”.

“Отсюда, кстати, – добавляет Саша Козлов, – и возникло определение нашего стиля – этакой опереточной эстетики. Мы просто всегда отталкивались от звука”. “Нам нуж-но было чем-то отличаться от всех, – рассказывает Май, – вплоть до того, что Глеб у нас всегда выступал, сидя на стуле. А идея возникла вот как. Он на наших репетициях всегда сидел – негде было встать в каморке. А потом в первый раз пришла пора выходить на сцену в составе группы – ему тогда еще восемнадцати не было, а выступать надо бы-ло перед студенческой аудиторией. И перед концертом мы стали думать – что делать с Глебом-то. Первый раз человек на сцену идет. Ну Вадик ему и говорит: “Да ты сядь на стул и сиди. Хоть интерес к тебе какой-то будет.
Что это – все музыканты стоят, а этот сидит”. Ему идея понравилась. Он действительно сел, ногу на ногу закинул, играет на своем басу. Потом вполоборота сел. Потом гляжу – он уже вполне освоился на этом стуле и крутится что-то там на нем и гитарой машет, стул постоянно находится в каком-то таком полуоторванном от пола состоянии. Так в течение одного концерта он выработал линию поведения, которой придерживался достаточно долгое время. По Свердловску циркулировали всякие мифы – у “Агаты” басист – инвалид с детства”. Сего-дня Глеб признается, что порой выходил на сцену и уходил с нее, активно хромая.

С этой философией DARE TO BE DIFFERENT (“Смей быть другим”) “Агате” прихо-дилось все время брать бастионы. Победу над свердловской публикой удалось одержать окончательно и бесповоротно в 1989 году на третьем фестивале местного рок-клуба, руководивший которым Коля Грахов с самого начала, в отличие от многих, верил в потенциал группы. “Коварство концерта, – вспоминает Май, – было в том, что никто не мог настроить аппаратуру. Ну никто. И вот Вадик не успевает штекер еще воткнуть. я – тарелки свои повесить, вдруг распахиваются двери и в зал врывается толпа. Зал моментально заполняется. У нас, конечно, шок. Как настраиваться? Звука нет. Надо играть концерт. Мы долго к этому выступлению готовились. Что делать? Закрыли занавес. Буквально по одному микрофону какие-то звуки на пульте поймали. В зале – рев, топот, свист: “Давай, начинай!” Что делать – занавес открыли – начали играть. Без особой радости, но с такой злостью страшной – я удивляюсь, как я там барабаны все не разнес. Вадик носился по сцене, как угорелый, Глеб стул свой сломал. Ну а Саша – он как всегда спокоен был как танк. И вот где-то с третьей песни я начинаю понимать, что зал не просто реагирует, а залу очень нравится, оказывается. Это была первая серьезная реакция на нашу музыку. Закончилось все фурором. На концерте был Макаревич с кем-то еще из “МАШИНЫ” – он ладони отбил, когда хлопал, потом приходил поздравлять в гримерку. А мы-то ничего сообразить не успели. Никогда никаких “бисов” мы не играли. А тут Грахов кричит: “Идите, играйте “бис”! Ну, вышли, сыграли и убежали скорей и осознали только потом, что действительно произошло этим октябрьским вечером”.

Никто из тех, кто именует себя индустрией шоу-бизнеса, никогда на моей памяти не произносил при мне: “Агата” – это да. Это молодцы. Это супер”. Так сложилось, уж непо-нятно по каким причинам, что в самой индустрии “Агату Кристи” принято если не прези-рать, то по крайней мере говорить о ней со снисхождением: “дескать. все понятно с ребятами, срубили кучу бабок со спонсоров и катаются сейчас как сыр в масле. Да любому проплати такие объемы видеоклипов на телевидении, можно и из самой безнадежной бездарности сделать звезду!”

Чушь. Не в этом дело. Дело не во “вкачанных деньгах”, не в телевизионных объемах. Те же умудренные жизнью продюсеры расставляют своих длинноногих одинаково безголосых подопечных по всем маленьким и большим каналам, превращая наше телевидение в общий аляповатый мутный поток полуфабрикатов, но делают это, не питая пустых иллюзий, не надеясь, что их “звездулька” будет в ближайшем будущем собирать стадионы в
Ставрополе, Владивостоке или Калининграде. Они отдают себе отчет в том, что на это у них нет шансов. Потому что по большому счету все их “проекты” – халтура. Дешевая и сиюминутная поделка на тему “что сегодня нужно сделать, чтобы как бы раскрутиться”. Жертвы подобного рода кампаний – я имею в виду не страдающих телезрителей, а самих “подопечных” – как правило не пишут стихи и не сочиняют музыку – не умеют. Порой у них даже нет права голоса. Все решают за них. “Агата Кристи” просуществовала много лет без каких бы то ни было продюсерских усилий. Потом, когда появился в их жизни “Росремстрой”, они приняли решение и рискнули. “Кстати, как правило, те люди, – говорит Глеб, – которые воспринимают нас как, искусственно раскрученный коллектив, не утруждают себя вопросом, а почему выбор так называемых спонсоров пал на нас, а не на другие свердловские группы. Нас же вначале было очень много – соратников по музыкальному цеху. Только другие устали ждать у моря погоды, устали ждать свой шанс, который многим так и не представился. Они фактически, задохнулись в собственном коконе. А мы продолжали писать и жить тем, чем жили. Мы просто занимались музыкой. Денег не было – ну и ладно. Поэтому когда пришел Павел Кадушин и предложил нам сотрудничество, мы были группой. Мы занимались не камазамиунитазами, а музыкой”. Человек, который принял решение работать с “Агатой Кристи” тоже учился раньше в Уральском Политехническом. “Росремстрой” отнесся к этому проекту не спустя рукава. “Не имеет смысла чем-то заниматься, если не хочешь стать номером один в этом деле”, – говорит Кадушин. Потом был организован продюсерский центр, который вскоре вырос в корпорацию Rise Music, а затем в “Райс-ЛИС’С”, сегодня – одно из самых влиятельных объединений в шоу-бизнесе.

Стены здания “Райс-ЛИС’С” испещрены надписями типа “АГАТА – ЛУЧШИЕ!” или “ГЛЕБ! МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!”. Рядом со входом красуются классические образцы “фанатской” поэзии: “Не жгите мосты, не рубите канаты, наше время пришло, мы – фанаты “Агаты!” Адрес корпорации пишется на пластинках “Агаты”, потому к желтому особняку в на-чале шоссе Энтузиастов не зарастает народная тропа. Вход оснащен сигнализацией и вышколенной охраной. Это тоже не случайно: бывали прецеденты, когда фанаты “Агаты” пытались прорваться вслед за любимцами в здание. Стены внутри обклеены гигантскими постерами: “Агата” в туре по Сибири”, “Агата” в Зеленом Театре”, “Премьера “Опиума”. В переплетении коридоров открываются двери, из которых выходят люди с эскизами обложек новых пластинок в руках, в офисах видны компьютерщики, колдующие перед экранами мониторов, из-за каких-то дверей доносится музыка, из-за других слышны обрывки телефонных разговоров: “Нет, у нас группы останавливались в вашей “Центральной”, там отвратительные условия. Нам нужна приличная гостиница!” В кабинете директоров “Райса” все горизонтальные поверхности завалены материалами – вырезками или черновиками статей об “Агате”, кассетами малоизвестных и неизвестных групп, надеющихся на “раскрутку”. “Кстати, – говорит мне Володя Месхи, один из двух директоров корпора-ции, – ты вот это видел?” – он протягивает мне цветастую коробку, одну из тех, в кото-рые обычно пакуются компьютерные игрушки. Я читаю надписи, понимаю, что это вся история и дискография “Агаты” на CD-ROM.
Я уже видел видеокассеты с записями концертных выступлений группы и нотные компиляции песен “Агаты Кристи”. В 1998 все это уже не удивляет, только лишний раз убеждаешься в том. что работа продюсеров с коллективом не сводится к проплате клипов и последующем подсчете стекающихся на твои банковские счета денег. “Если перечислять каждый аспект работы с группой, мы вряд ли выйдем отсюда под утро, – улыбается Леонид Ланда, руководящий работой “Райса” вместе с Месхи, – да я и вспомнить не смогу всего, придется весь штат сотрудников обходить”. Мы долго говорим с Володей и Леней о том, как все начиналось, и как далеко все зашло. На мой вопрос, легко ли работать с группой “Агата Кристи”, оба директора задумываются. Володя первым нарушает молчание: “Работать с “Агатой” тяжело. Но и по-настоящему интересно. Мы шагаем вместе с ними уже несколько лет, развиваемся вме-сте с ними и. вместе берем новые вершины. Часто бывает сложно, часто наши мнения на тот или иной поворот в развитии расходятся. Приходится искать компромисс. И он всегда находится, несмотря ни на что. Я думаю, что во многом успех нашего союза обусловлен умением находить компромиссы”. Как бы ни сильны были в данном случае твор-ческие и приятельские узы между группой и продюсерами, финансирующими проект, ка-ждая из сторон четко определяет сферы невмешательства. Для “Агаты” самый тщательно оберегаемый процесс – это создание песен. “Мы никогда не давали никому вмешиваться в наше творчество, – говорит Вадик, – группа всегда сохраняла за собой право решать, что мы пишем, о чем мы пишем, и что из этого входит в альбом. И все наши партнеры, про-дюсеры, рекорд-лейбл к этому всегда уважительно относились”.

Саша Козлов добавляет: “А так как саунд у нас делает тоже сама группа, – в этом у нас Вадик профи, – то и как звучит “Агата Кристи” мы всегда решали сами. Вот насчет того, как “раскручивать” альбом, как его преподносить – тут мы можем спорить до хрипоты и ломать копья”.

Я вспоминаю, как Глеб пару дней назад процедил сквозь зубы: “Все равно, клип на “Ураган” до сих пор не снимается. Он динамится и, наверное, не будет снят вовсе”. Накануне продюсеры и группа приняли решение следующий клип снимать на композицию “Грязь”. Глеб был активно против этого, но остальные члены группы после долгих споров убедили его согласиться с общим решением. Досада осталась. “Для Глеба “Ураган” – песня очень личная, написанная о своей боли и страдании, – объясняет Саша Козлов. – Естественно, все, что связано с ней, он воспринимает очень болезненно”.

“через сотни тысяч лет скитаний
возвращался ветер к старой маме
на последней дозе воздуха и сна.
поцелуй меня я умираю
толъко очень осторожно мама
не смотри в глаза, мертвые глаза
урагана.”
(“Ураган”, 1997)

Взлет “Агаты” произошел в то время, когда все роли в массовой музыкальной культуре страны были распределены.

Старая “знать”, почивавшая на “совковых” лаврах, испытала во второй половине 80-х сильнейший удар от невесть откуда взявшегося рок-н-ролла. Многие “авторитеты” эстрадного мира, годами процветавшие от “Утренних Почт” к “Голубым Огонькам”, слегка остолбенели от “сыновей молчаливых дней”, которые возникли из подвалов и котельных и стали легендами в одночасье.
Многие затаились (как мы знаем сегодня – затаились ненадолго, чтоб лишь переждать, а потом вернуться и запеть с новой силой про московский бамбук и прочие палочки-выручалочки). А на самом верху музыкального Олимпа быстро смекнули, что взлетевшие сюда рокеры пришли всерьез и надолго, и любовь страны к ним вряд ли скоро иссякнет. “Что ж, – сказали на Олимпе, – ноу, как говорится, проблем, располагайтесь, будем знакомы”. Поколение дворников и сторожей познакомилось, но – надо отдать им должное – не расположилось. Не вылезая из ящика долгие годы и став по большому счету той же “массовой культурой”, против которой они так рьяно боролись, наши “патриархи рок-н-ролла” в большинстве своем не скурвились и не стали исполнять бес-смысленные песни для аудитории, не обремененной интеллектом. А искушение было велико. Для них характерно другое – ревностное неприятие того, кто вошел на вершину после них. Здесь и начинаются рассуждения о “продажной попсе” и “стопроцентной ком-мерции”. Жертвой таких обвинений “Агата” была всегда.

“Нам их предъявляли с самого начала, – усмехается Глеб, – и мы к этому привыкли. Иммунитет, можно сказать, выработался”.

“Видишь ли, – добавляет Вадим, – у нас ведь с самого начала был и до сих пор есть четкий внутренний стержень. Мы знаем, чего мы стоим, и уверены в том, что мы делаем. А люди, которые предъявляют нам подобные претензии, как правило, никакого стержня не имеют вовсе”. “Ну-ну, – улыбается Глеб, – особенно Юрий Шевчук. Он тоже, по-твоему, без стержня?”

С последним альбомом “Ураган” отношение к “Агате” изменили все. Многие объявили его “концом эпохи “Агаты Кристи”, аргументируя это сложностью музыки, которую массовый слушатель не воспримет. Другие поспешили отнести альбом и последовавший за ним сборник ремиксов “Heroin 0” к разряду заигрываний группы с модной технокуль-турой. Истину все равно не знает никто. Только вот танцевальные ритмы и аранжировки присущи были “Агате” со времен “Коварства и Любви”, жесткая и не очень шлягерная музыка была характерна для периода “Декаданса”, а о спаде интереса к группе такого уровня уместно было бы говорить по прошествии большего периода времени – концерты на ста-дионах по стране и присутствие музыки “Агаты” в радиоэфирах пока говорит об обратном. “Зато ты знаешь, какая интересная штука произошла, – признается Андрей Котов, барабанщик группы, – я вдруг почувствовал резкую перемену в отношении к нам со стороны коллег по цеху – особенно рокеров. Как-то все вдруг стали подходить и говорить: “Да, ребята, ну вы молодцы, сильный альбом сделали”.

Глеб подтверждает: “С последним диском мы получили признание людей, которых уважаем, и для нас это важно”. Проведя годы под прицелом с лэйбаком “попса” на груди, для них это было действительно важно – одобрение коллег-музыкантов. Наверное, эксперимент под названием “Ураган” того стоил. Внешние колебания стихий группа безусловно перенесет, потому что знает им цену. Если что и произойдет с “Агатой Кристи”, то из-за ураганов внутри.

“корабли без капитанов
капитан без корабля
надо заново придумать
некий смысл бытия”
(“Два Корабля”, 1997)

“В Асбесте, там, где мы родились и выросли, – рассказывает Глеб, – мы появились в последний раз летом 1996 года. Мы приехали, чтоб поставить подписи под документами на продажу нашей квартиры, так как мама у нас переезжала жить в Свердловск”. Нотариальная контора в одной из грязных хрущовских пятиэтажек находилась в подвальном помещении и вход был наполовину затоплен. Через лужу были проложены доски, подпрыгивающие на кирпичах, когда по ним шагаешь. Лысеющий нотариус с бесцветными глазами оторвал взгляд от мухи, бьющейся о маленькое замызганное стекло под потолком, затребовал паспорта. Прочитал “Самойлов Вэ Рэ. Самойлов Гэ Рэ. Понятно”. – Протянул несколько отпечатанных листов и ручку. – “Вот тут и тут, пожалуйста”. Подписи были поставлены. Сделка завершена. Квартира продана.

“Очень психоделическое было ощущение… – усмехается Глеб. – Был дом. Сейчас – нет. Нет дома в Свердловске. Нет дома в Асбесте. Москва еще домом не стала, а те дома уже потеряны. Пилигримы мы такие. Висим между небом и землей. Оттого и песни такие “веселые”…

“осень падает с деревьев
серое небо в лужах
дети не идут домой
им ничего не нужно
песни будущие песни
умирают в чреве от голода
завтра мы уйдем из дома
не хочу
там холодно”
(“Щекотно”, 1991)

Кто из нас знает, какую цену надо заплатить за славу? Кто из нас может сказать – стоит она того или нет? Стоят ли сотни тысяч с визгом кидающихся к тебе по стране людей отсутствия настоящего дома, верных друзей, которые способны воспринимать тебя не как суперзвезду, а просто как друга, нормальной семьи в общечеловеческом понимании? “В начале девяностых, – рассказывает Лена Вакулина, близкий друг “Агаты”, ставшая потом концертным менеджером “Райса”, – когда группа стала активно гастролировать и концерты шли один за другим, Вадик дома бывал очень редко. Как раз к этому времени его маленькая дочь Яна только-только начала узнавать папу, и тут папа из дома исчез. То есть он стал исчезать очень часто и надолго. Когда по телевизору показывали ‘Агату”, мы все радовались, а Яна начинала плакать. Это были те минуты, когда она ви-дела папу. Она не понимала, что папа в телевизоре, а не здесь. Она начинала всхлипывать и тянуться руками к экрану, просто причитала и говорила: “Папа, папа”.

Какие эмоции остаются в результате, когда ты проходишь через жернова гастрольных мельниц, через броуновский хаос случайных знакомств, через калейдоскоп заиски-вающе-улыбчивых псевдодрузей. завсегда готовых щедро поделиться концентрированным кайфом? Когда раскрываешь газету, чтоб в очередной раз прочесть какое ты дерьмо и понять, что, увы, и этот автор меткого определения не удосужился вслушаться в то, что ты, хрипя до боли в глотке, давишь из себя каждый вечер со сцены…

Странно ли, что в песнях “Агаты” практически нет любви? Есть смех, страх, омерзе-ние, страдание, ненависть, тоска. Нет любви. “Я тебя люблю за то, что ты не любишь меня, я тебя убью, как только поменяю коня…” – только в такой форме. Кто-то сказал, что всякий рок-музыкант в песнях избавляется от своих комплексов. Это, наверное, более всего справедливо в отношении “Агаты”. Вещи, случающиеся со многими из нас, они переживают сильнее и глубже. Чувства и потаенные желания, о которых не принято говорить, в которых просто неудобно, нельзя признаваться, они находят силы переплавить в строки и петь со сцены. “Белый клоун, белый мученик, ради смеха пьяно-жгучего будет издевать-ся над собой…” Состояние успокоенности и баланса, столь характерное для людей преуспевающих, им вообще неведомо. Вчетвером они прошли огонь, воду и медные трубы и чудом уцелели.

“Знаешь, – говорит Андрей Котов, – особенно на гастролях, когда не то что играешь вместе – живешь вместе со всеми, часто бывает такое напряжение, что еще слово, еще жест – и все. Все рухнет. Группа распадется. Я не знаю, как мы через это умудрялись проходить”. Иногда кто-то попросту падал на дно. В стремлении познать себя артист раздвигает рамки своего восприятия и пытается получить новые ощущения. Любыми, порой самыми опасными способами. Это случалось со многими в рок-н-ролле. Выкарабкаться вот удавалось не всем. “Агате” вроде бы удавалось всегда. Оставалось чувство полной опустошенности.

“Есть постоянный страх, что мы носимся в замкнутом пространстве, – признается Глеб, – невозможно получать ощущения извне, если для тебя весь мир – это сцена, на ко-торую ты выходишь, и собственная душа, в которой ты по ночам копаешься. Я часто повторяю, что мы работаем в жанре депрессивной популярной музыки, только вот му-зыка популярна у слушателей, а депрессии – у нас…”

Долгое время у них была одна путеводная звезда – музыка. Все остальное – ерунда, повторяли они. Главное – музыка, она имеет смысл, все ради нее. Стройная идея вдруг рухнула. Музыка оказалась опиумом для никого. За рассеявшимися клубами сладковатого дыма возник вакуум, там ничего не было. “А нам казалось – было музыки так мало, а вот не стало – задушила тишина…”

То, что возникает взамен утерянного, ушедшего, растраченного, еще не оформилось. Но оно уже есть. В разговорах появилось чуть больше философских оттенков. чуть больше мудрости и отстраненности. Остается профессионализм и совершенно фанатическая приверженность делу. Лена Вакулина так описывает свои впечатления от гастролей с “Агатой”: “Я не встречала больше за свою жизнь ни одной группы, которая записывает каждое свое выступление в туре, после каждого концерта прослушивает эту запись, обсуждает, и ночью что-то меняет в концертной программе, пытаясь улучшить ее. На следующий день опять концерт. Опять все это записывается. После финала звукооператор приносит все это в гримерку, люди даже не хотят ехать в гостиницу – им так хочется быстрее послушать то, как они сегодня звучали. Что можно исправить, что можно придумать лучше, интереснее, чтобы завтра концерт прозвучал ближе к идеалу, к цели. Представьте – двадцать два города, как минимум каждая песня звучит двадцать два раза. Я уже не говорю о том, что каждый в своем номере еще раз прослушивал эти песни, и друг у друга они тягали эту кассету. И вот эта фантастическая работоспособность, ежедневная однообразная работа на износ. – это, я понимаю, профессионализм”.

“Агата”, начав восхождение в то время, когда все вокруг рушилось и все ценности пересматривались, вдруг сумела уловить боль и смятение в душах тех, кто попал под гусеницы этого смутного времени. Но за этот дар угадывания пришлось заплатить по полной программе – содрать с себя кожу, обнажив тонкую сеточку нервов и, сжав зубы, терпеть все – от ударов до поглаживаний. Как в “Мертвой Зоне” Стивена Кинга, главный герой, обладая уникальными способностями ясновидения, каждый раз вызывался помочь, но рисуя картины, которые от него требовали, сам при этом слабел с каждой решенной головоломкой, с каждым предвидением… “То ли это смех, то ли это крах, то ли страх вернуться в пустоту”.

И все-таки растет потихоньку новая кожа, заживают раны и вселенная перестает вращаться вокруг них с такой фатальной разрушительной скоростью. Все участники группы согласны в одном – после всего, что происходило с ними в последние несколько лет, сегодня они сильнее и чище, чем раньше. “Я надеюсь, что самое тяжелое для нас позади, – искренне говорит Саша Козлов, – я надеюсь, что дальше будет светлее и легче. Кстати, – добавляет он на выходе из студии, – Глеб тут мне несколько новых вещей пока-зал для будущего альбома. Материал – просто супер!”

“но я могу найти
то что смог потерять
мне не нужно крыльев
чтобы летать
хорошая крыша
летает сама
и в самый низ
и в самые верха”
(“ХалиГалиКришна”, 1995)

Мы выходим из здания радиостанции на Пушкинскую площадь. Уже почти полночь и на небе наверняка горят звезды, но нам их не видно из-за свечения ярких огней на фаса-дах и крышах домов, окружающих “Пушку”. На карнизе одного из них горит электронное табло “716 дней до 2000 года”. “Знаешь, – говорит мне, отстав от остальных, Вадик, – вроде бы уже сколько лет, а каждый раз становится страшно, что у нас ничего не напишется. Тур, города, какие-то лихорадочные концерты, а потом едешь в автобусе еле живой из одного сибирского поселка в другой и думаешь: а вдруг так и останется эта пустота в голове. Так и не возникнет мелодия…” Мы глядим на снег, который падает и в свете каждого уличного фонаря образует почти идеально правильный конус. К фонарям прикреплены светящиеся цветные рекламки, где теперь всегда можно прочесть краткие и доступные рекомендации на каждый день “Включи эмоции, Лизни, Кусни, Глотни и не дай себе засохнуть”. Несмотря на поздний час на Пушке вечные пробки. В нескольких шагах от нас кутается в меховую куртку охранник платной автостоянки. Нам сигналят из припаркованного напротив входа в здание микроавтобуса. Вадика торопят. У них всего два дня в Москве, потом Самара, Тольятти, Ульяновск и далее – снова Сибирь. “Видишь, мотаемся по стране, потом только приезжаем – начинаем мотаться по городу… Ну, ладно, – протягивает он руку, – спасибо за все”.

“Давай, держись, – говорю я, – созвонимся”. Вадик запрыгивает в микроавтобус и за ним плавно закрывается дверь. Микроавтобус газует и вливается в бесконечный поток автомобилей, текущий по улицам заснеженного города. Наступает полночь. Новое тысяче-летие становится на один день ближе…

Автор благодарит Марину Ситникову за помощь в освещении “свердловского” периода группы.