Журнал “ОМ”,
февраль 1998 г.
фото – В. Фридкес.
.
«Агата Кристи», начав свое
восхождение десять лет на-зад, сумела уловить боль и смятение в душах тех, кто попал под гусеницы
того смутного времени. Но за этот дар угадывания пришлось заплатить по полной стоимо-сти. Об
«ураганах» внутри и вокруг «Агаты Кристи» размышляет Михаил Козырев.
Для программного директора «Радио Максимум» Михаила Козырева
написание статьи про его земля-ков было делом личного характера.
А вы в эфире объявляете,
что к вам “Агата” сегодня придет?” – озабоченно спраши-вает меня охранник по телефону. Я позвонил
вниз на проходную здания “Московских Но-востей”, где расположена наша радиостанция, чтобы проверить,
выписаны ли пропуска на участников группы, которые должны вот-вот подъехать. “Нет, не объявляем”. –
“А, тогда ладно. Тогда нет проблем”, – облегченно вздыхает охранник. Я знаю, чем вызвано его
беспокойство. “Агата Кристи” – одна из тех немногих групп, прибытие которых в прямой эфир
сопровождается невероятным скоплением народа на улице. Обычно в таких случаях приходится усиливать
охрану на входе в здание и начальник службы, естественно, хочет знать об этом заранее. Охранники
образуют коридор и по нему группа может относительно беспрепятственно пройти к нам на радио. Но
сегодня иной случай. Сегодня ребята зайдут побеседовать не в прямом эфире, а для записи. Поэтому
когда их микроавтобус при-тормаживает у стоянки на Пушкинской площади, они спокойно выпрыгивают один
за другим на заснеженный тротуар, проходят в здание и поднимаются к нам. Мы решаем по-беседовать о
том о сем через несколько минут и, пока готовят студию,
Андрей Котов в коридоре
пускается с кем-то в серьезный диспут о преимуществах джипа “Cherokee” для русских дорог.
Саша
Козлов прямиком отправляется просматривать свежие поступления в нашей фонотеке, а братья Самойловы
уходят на лестницу курить с ди-джеями. А я же, прежде чем начать разговор с нынешними участниками
группы, прокручиваю в голове “свердловские” страницы “Агаты”.
“эге-гей у нас такая
заводная семья
простая-простая нормальная семья”
(“Простая семья”,
1989)
“Вадик, как организатор группы, пошел очень правильным путем. Он подбирал людей
не с точки зрения профессионализма, коего собственно и не было тогда. Где можно было тогда в
Свердловске найти хорошего клавишника, бас-гитариста? Он подбирал людей, которые бы его понимали. И
это была очень правильная идея”, – рассказывает Петр Май, барабанщик группы “Лучшие Времена”.
Группа, в которой он играл чуть ли не со дня основания, сегодня называется “Агата Кристи”, а тогда,
в середине 80-х, название звучало так: ВИА РТФ УПИ (вокально-инструментальный ансамбль
радиотехнического фа-культета Уральского политехнического института). Город, в который мы приехали
поговорить с Маем, называется Екатеринбург. Во времена, о которых мы беседуем, он был обозначен на
картах родины как Свердловск. Как тогда, так и сегодня, по улицам этого города часто метет метель.
Когда наступает зима, здесь становится по-настоящему холод-но. Столица Урала не завораживает
красотой архитектурных экзерсисов, не врезается в память уютными улочками и бульварами. Нескончаемый
частокол заводских труб напоминает о том, чего здесь всегда было вдоволь – об оборонных
предприятиях. Попутешествовавший на своем веку турист, попадающий в “город древний, город длинный,
имярек Екатерины…” навещает мемориальное место, где было расстреляно царское семейство, выезжает
за городскую черту на символическую границу Европы и Азии, осматривает залы очередного музея
народных промыслов и, вежливо улыбаясь гостеприимным уральцам, думает про себя: “За что же любить
этот город?” И не находит ответа…
Ответ не лежит на поверхности. Ответ спрятан в пьесах
Николая Коляды и в образах Владимира Хотиненко. Ответ лежит в сочетании чайфовского “Лучший Город
Европы” с наутилусовскими “Бриллиантовыми Дорогами”. У Свердловска есть свой дух, свой уникальный и
неповторимый настрой. Можно много гадать и теоретизировать на эту тему – из-за того ли это, что в
здешних краях испокон веков оседали сосланные вольнодумцы, а может, из-за полного отрыва высокого
искусства и мира фантазий от тягучей пролетарско-кондовой реальности промышленного города.
Может,
дело в том, что до сих пор “ночною порой нам снится конвой и солдаты”… Как бы то ни было, с первых
альбомов песни “Агаты” населяли странные существа – гномы-канибаллы, пантеры, злобные клоуны и крысы
в белых перчатках. Имея под руками самый скудный набор инструментов и колдуя над ними после лекций в
институтской радиорубке, которые предпочли назваться гордым именем английской романистки, отвергнув
глубоководное “Жак Ив Кусто” (предлагалось в качестве одного из вариантов названия группы), тоже
пытались как можно дальше оторваться от окружающей их суровой действительности.
Вспоминает
Петр Май: “У нас был такой советский синтезатор КВИНТЕТ. Он постоянно ломался и стоял со свинченной
крышкой. Его Вадик ремонтировал прямо во вре-мя концертов. Крышку откроет, залезет, подергает там
провода какие-то – глядишь, вроде заработал – давай следующую песню играть”. Интересно, что сама
концепция звучания не была чем-то специально сооруженным и до конца продуманным. По мнению Вадима,
она определялась просто техническими возможностями тогдашней “Агаты”: “На нашем синтезаторе
единственным приличным звуком был такой оркестрово-скрипичный, его-то и старались везде
использовать. Очень не хотелось звучать по-совковому”.
“Отсюда, кстати, – добавляет Саша
Козлов, – и возникло определение нашего стиля – этакой опереточной эстетики. Мы просто всегда
отталкивались от звука”. “Нам нуж-но было чем-то отличаться от всех, – рассказывает Май, – вплоть до
того, что Глеб у нас всегда выступал, сидя на стуле. А идея возникла вот как. Он на наших репетициях
всегда сидел – негде было встать в каморке. А потом в первый раз пришла пора выходить на сцену в
составе группы – ему тогда еще восемнадцати не было, а выступать надо бы-ло перед студенческой
аудиторией. И перед концертом мы стали думать – что делать с Глебом-то. Первый раз человек на сцену
идет. Ну Вадик ему и говорит: “Да ты сядь на стул и сиди. Хоть интерес к тебе какой-то будет.
Что это – все музыканты стоят, а этот сидит”. Ему идея понравилась. Он действительно сел,
ногу на ногу закинул, играет на своем басу. Потом вполоборота сел. Потом гляжу – он уже вполне
освоился на этом стуле и крутится что-то там на нем и гитарой машет, стул постоянно находится в
каком-то таком полуоторванном от пола состоянии. Так в течение одного концерта он выработал линию
поведения, которой придерживался достаточно долгое время. По Свердловску циркулировали всякие мифы –
у “Агаты” басист – инвалид с детства”. Сего-дня Глеб признается, что порой выходил на сцену и уходил
с нее, активно хромая.
С этой философией DARE TO BE DIFFERENT (“Смей быть другим”)
“Агате” прихо-дилось все время брать бастионы. Победу над свердловской публикой удалось одержать
окончательно и бесповоротно в 1989 году на третьем фестивале местного рок-клуба, руководивший
которым Коля Грахов с самого начала, в отличие от многих, верил в потенциал группы. “Коварство
концерта, – вспоминает Май, – было в том, что никто не мог настроить аппаратуру. Ну никто. И вот
Вадик не успевает штекер еще воткнуть. я – тарелки свои повесить, вдруг распахиваются двери и в зал
врывается толпа. Зал моментально заполняется. У нас, конечно, шок. Как настраиваться? Звука нет.
Надо играть концерт. Мы долго к этому выступлению готовились. Что делать? Закрыли занавес. Буквально
по одному микрофону какие-то звуки на пульте поймали. В зале – рев, топот, свист: “Давай, начинай!”
Что делать – занавес открыли – начали играть. Без особой радости, но с такой злостью страшной – я
удивляюсь, как я там барабаны все не разнес. Вадик носился по сцене, как угорелый, Глеб стул свой
сломал. Ну а Саша – он как всегда спокоен был как танк. И вот где-то с третьей песни я начинаю
понимать, что зал не просто реагирует, а залу очень нравится, оказывается. Это была первая серьезная
реакция на нашу музыку. Закончилось все фурором. На концерте был Макаревич с кем-то еще из “МАШИНЫ”
– он ладони отбил, когда хлопал, потом приходил поздравлять в гримерку. А мы-то ничего сообразить не
успели. Никогда никаких “бисов” мы не играли. А тут Грахов кричит: “Идите, играйте “бис”! Ну, вышли,
сыграли и убежали скорей и осознали только потом, что действительно произошло этим октябрьским
вечером”.
Никто из тех, кто именует себя индустрией шоу-бизнеса, никогда на моей памяти не
произносил при мне: “Агата” – это да. Это молодцы. Это супер”. Так сложилось, уж непо-нятно по каким
причинам, что в самой индустрии “Агату Кристи” принято если не прези-рать, то по крайней мере
говорить о ней со снисхождением: “дескать. все понятно с ребятами, срубили кучу бабок со спонсоров и
катаются сейчас как сыр в масле. Да любому проплати такие объемы видеоклипов на телевидении, можно и
из самой безнадежной бездарности сделать звезду!”
Чушь. Не в этом дело. Дело не во
“вкачанных деньгах”, не в телевизионных объемах. Те же умудренные жизнью продюсеры расставляют своих
длинноногих одинаково безголосых подопечных по всем маленьким и большим каналам, превращая наше
телевидение в общий аляповатый мутный поток полуфабрикатов, но делают это, не питая пустых иллюзий,
не надеясь, что их “звездулька” будет в ближайшем будущем собирать стадионы в
Ставрополе,
Владивостоке или Калининграде. Они отдают себе отчет в том, что на это у них нет шансов. Потому что
по большому счету все их “проекты” – халтура. Дешевая и сиюминутная поделка на тему “что сегодня
нужно сделать, чтобы как бы раскрутиться”. Жертвы подобного рода кампаний – я имею в виду не
страдающих телезрителей, а самих “подопечных” – как правило не пишут стихи и не сочиняют музыку – не
умеют. Порой у них даже нет права голоса. Все решают за них. “Агата Кристи” просуществовала много
лет без каких бы то ни было продюсерских усилий. Потом, когда появился в их жизни “Росремстрой”, они
приняли решение и рискнули. “Кстати, как правило, те люди, – говорит Глеб, – которые воспринимают
нас как, искусственно раскрученный коллектив, не утруждают себя вопросом, а почему выбор так
называемых спонсоров пал на нас, а не на другие свердловские группы. Нас же вначале было очень много
– соратников по музыкальному цеху. Только другие устали ждать у моря погоды, устали ждать свой шанс,
который многим так и не представился. Они фактически, задохнулись в собственном коконе. А мы
продолжали писать и жить тем, чем жили. Мы просто занимались музыкой. Денег не было – ну и ладно.
Поэтому когда пришел Павел Кадушин и предложил нам сотрудничество, мы были группой. Мы занимались не
камазамиунитазами, а музыкой”. Человек, который принял решение работать с “Агатой Кристи” тоже
учился раньше в Уральском Политехническом. “Росремстрой” отнесся к этому проекту не спустя рукава.
“Не имеет смысла чем-то заниматься, если не хочешь стать номером один в этом деле”, – говорит
Кадушин. Потом был организован продюсерский центр, который вскоре вырос в корпорацию Rise Music, а
затем в “Райс-ЛИС’С”, сегодня – одно из самых влиятельных объединений в
шоу-бизнесе.
Стены здания “Райс-ЛИС’С” испещрены надписями типа “АГАТА – ЛУЧШИЕ!” или
“ГЛЕБ! МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!”. Рядом со входом красуются классические образцы “фанатской” поэзии: “Не жгите
мосты, не рубите канаты, наше время пришло, мы – фанаты “Агаты!” Адрес корпорации пишется на
пластинках “Агаты”, потому к желтому особняку в на-чале шоссе Энтузиастов не зарастает народная
тропа. Вход оснащен сигнализацией и вышколенной охраной. Это тоже не случайно: бывали прецеденты,
когда фанаты “Агаты” пытались прорваться вслед за любимцами в здание. Стены внутри обклеены
гигантскими постерами: “Агата” в туре по Сибири”, “Агата” в Зеленом Театре”, “Премьера “Опиума”. В
переплетении коридоров открываются двери, из которых выходят люди с эскизами обложек новых пластинок
в руках, в офисах видны компьютерщики, колдующие перед экранами мониторов, из-за каких-то дверей
доносится музыка, из-за других слышны обрывки телефонных разговоров: “Нет, у нас группы
останавливались в вашей “Центральной”, там отвратительные условия. Нам нужна приличная гостиница!” В
кабинете директоров “Райса” все горизонтальные поверхности завалены материалами – вырезками или
черновиками статей об “Агате”, кассетами малоизвестных и неизвестных групп, надеющихся на
“раскрутку”. “Кстати, – говорит мне Володя Месхи, один из двух директоров корпора-ции, – ты вот это
видел?” – он протягивает мне цветастую коробку, одну из тех, в кото-рые обычно пакуются компьютерные
игрушки. Я читаю надписи, понимаю, что это вся история и дискография “Агаты” на CD-ROM.
Я уже
видел видеокассеты с записями концертных выступлений группы и нотные компиляции песен “Агаты
Кристи”. В 1998 все это уже не удивляет, только лишний раз убеждаешься в том. что работа продюсеров
с коллективом не сводится к проплате клипов и последующем подсчете стекающихся на твои банковские
счета денег. “Если перечислять каждый аспект работы с группой, мы вряд ли выйдем отсюда под утро, –
улыбается Леонид Ланда, руководящий работой “Райса” вместе с Месхи, – да я и вспомнить не смогу
всего, придется весь штат сотрудников обходить”. Мы долго говорим с Володей и Леней о том, как все
начиналось, и как далеко все зашло. На мой вопрос, легко ли работать с группой “Агата Кристи”, оба
директора задумываются. Володя первым нарушает молчание: “Работать с “Агатой” тяжело. Но и
по-настоящему интересно. Мы шагаем вместе с ними уже несколько лет, развиваемся вме-сте с ними и.
вместе берем новые вершины. Часто бывает сложно, часто наши мнения на тот или иной поворот в
развитии расходятся. Приходится искать компромисс. И он всегда находится, несмотря ни на что. Я
думаю, что во многом успех нашего союза обусловлен умением находить компромиссы”. Как бы ни сильны
были в данном случае твор-ческие и приятельские узы между группой и продюсерами, финансирующими
проект, ка-ждая из сторон четко определяет сферы невмешательства. Для “Агаты” самый тщательно
оберегаемый процесс – это создание песен. “Мы никогда не давали никому вмешиваться в наше
творчество, – говорит Вадик, – группа всегда сохраняла за собой право решать, что мы пишем, о чем мы
пишем, и что из этого входит в альбом. И все наши партнеры, про-дюсеры, рекорд-лейбл к этому всегда
уважительно относились”.
Саша Козлов добавляет: “А так как саунд у нас делает тоже сама
группа, – в этом у нас Вадик профи, – то и как звучит “Агата Кристи” мы всегда решали сами. Вот
насчет того, как “раскручивать” альбом, как его преподносить – тут мы можем спорить до хрипоты и
ломать копья”.
Я вспоминаю, как Глеб пару дней назад процедил сквозь зубы: “Все равно,
клип на “Ураган” до сих пор не снимается. Он динамится и, наверное, не будет снят вовсе”. Накануне
продюсеры и группа приняли решение следующий клип снимать на композицию “Грязь”. Глеб был активно
против этого, но остальные члены группы после долгих споров убедили его согласиться с общим
решением. Досада осталась. “Для Глеба “Ураган” – песня очень личная, написанная о своей боли и
страдании, – объясняет Саша Козлов. – Естественно, все, что связано с ней, он воспринимает очень
болезненно”.
“через сотни тысяч лет скитаний
возвращался ветер к старой маме
на
последней дозе воздуха и сна.
поцелуй меня я умираю
толъко очень осторожно мама
не
смотри в глаза, мертвые глаза
урагана.”
(“Ураган”, 1997)
Взлет “Агаты” произошел в
то время, когда все роли в массовой музыкальной культуре страны были распределены.
Старая
“знать”, почивавшая на “совковых” лаврах, испытала во второй половине 80-х сильнейший удар от
невесть откуда взявшегося рок-н-ролла. Многие “авторитеты” эстрадного мира, годами процветавшие от
“Утренних Почт” к “Голубым Огонькам”, слегка остолбенели от “сыновей молчаливых дней”, которые
возникли из подвалов и котельных и стали легендами в одночасье.
Многие затаились (как мы
знаем сегодня – затаились ненадолго, чтоб лишь переждать, а потом вернуться и запеть с новой силой
про московский бамбук и прочие палочки-выручалочки). А на самом верху музыкального Олимпа быстро
смекнули, что взлетевшие сюда рокеры пришли всерьез и надолго, и любовь страны к ним вряд ли скоро
иссякнет. “Что ж, – сказали на Олимпе, – ноу, как говорится, проблем, располагайтесь, будем
знакомы”. Поколение дворников и сторожей познакомилось, но – надо отдать им должное – не
расположилось. Не вылезая из ящика долгие годы и став по большому счету той же “массовой культурой”,
против которой они так рьяно боролись, наши “патриархи рок-н-ролла” в большинстве своем не
скурвились и не стали исполнять бес-смысленные песни для аудитории, не обремененной интеллектом. А
искушение было велико. Для них характерно другое – ревностное неприятие того, кто вошел на вершину
после них. Здесь и начинаются рассуждения о “продажной попсе” и “стопроцентной ком-мерции”. Жертвой
таких обвинений “Агата” была всегда.
“Нам их предъявляли с самого начала, – усмехается
Глеб, – и мы к этому привыкли. Иммунитет, можно сказать, выработался”.
“Видишь ли, –
добавляет Вадим, – у нас ведь с самого начала был и до сих пор есть четкий внутренний стержень. Мы
знаем, чего мы стоим, и уверены в том, что мы делаем. А люди, которые предъявляют нам подобные
претензии, как правило, никакого стержня не имеют вовсе”. “Ну-ну, – улыбается Глеб, – особенно Юрий
Шевчук. Он тоже, по-твоему, без стержня?”
С последним альбомом “Ураган” отношение к
“Агате” изменили все. Многие объявили его “концом эпохи “Агаты Кристи”, аргументируя это сложностью
музыки, которую массовый слушатель не воспримет. Другие поспешили отнести альбом и последовавший за
ним сборник ремиксов “Heroin 0” к разряду заигрываний группы с модной технокуль-турой. Истину все
равно не знает никто. Только вот танцевальные ритмы и аранжировки присущи были “Агате” со времен
“Коварства и Любви”, жесткая и не очень шлягерная музыка была характерна для периода “Декаданса”, а
о спаде интереса к группе такого уровня уместно было бы говорить по прошествии большего периода
времени – концерты на ста-дионах по стране и присутствие музыки “Агаты” в радиоэфирах пока говорит
об обратном. “Зато ты знаешь, какая интересная штука произошла, – признается Андрей Котов,
барабанщик группы, – я вдруг почувствовал резкую перемену в отношении к нам со стороны коллег по
цеху – особенно рокеров. Как-то все вдруг стали подходить и говорить: “Да, ребята, ну вы молодцы,
сильный альбом сделали”.
Глеб подтверждает: “С последним диском мы получили признание
людей, которых уважаем, и для нас это важно”. Проведя годы под прицелом с лэйбаком “попса” на груди,
для них это было действительно важно – одобрение коллег-музыкантов. Наверное, эксперимент под
названием “Ураган” того стоил. Внешние колебания стихий группа безусловно перенесет, потому что
знает им цену. Если что и произойдет с “Агатой Кристи”, то из-за ураганов внутри.
“корабли
без капитанов
капитан без корабля
надо заново придумать
некий смысл бытия”
(“Два
Корабля”, 1997)
“В Асбесте, там, где мы родились и выросли, – рассказывает Глеб, – мы
появились в последний раз летом 1996 года. Мы приехали, чтоб поставить подписи под документами на
продажу нашей квартиры, так как мама у нас переезжала жить в Свердловск”. Нотариальная контора в
одной из грязных хрущовских пятиэтажек находилась в подвальном помещении и вход был наполовину
затоплен. Через лужу были проложены доски, подпрыгивающие на кирпичах, когда по ним шагаешь.
Лысеющий нотариус с бесцветными глазами оторвал взгляд от мухи, бьющейся о маленькое замызганное
стекло под потолком, затребовал паспорта. Прочитал “Самойлов Вэ Рэ. Самойлов Гэ Рэ. Понятно”. –
Протянул несколько отпечатанных листов и ручку. – “Вот тут и тут, пожалуйста”. Подписи были
поставлены. Сделка завершена. Квартира продана.
“Очень психоделическое было ощущение… –
усмехается Глеб. – Был дом. Сейчас – нет. Нет дома в Свердловске. Нет дома в Асбесте. Москва еще
домом не стала, а те дома уже потеряны. Пилигримы мы такие. Висим между небом и землей. Оттого и
песни такие “веселые”…
“осень падает с деревьев
серое небо в лужах
дети не идут
домой
им ничего не нужно
песни будущие песни
умирают в чреве от голода
завтра мы
уйдем из дома
не хочу
там холодно”
(“Щекотно”, 1991)
Кто из нас знает, какую
цену надо заплатить за славу? Кто из нас может сказать – стоит она того или нет? Стоят ли сотни
тысяч с визгом кидающихся к тебе по стране людей отсутствия настоящего дома, верных друзей, которые
способны воспринимать тебя не как суперзвезду, а просто как друга, нормальной семьи в
общечеловеческом понимании? “В начале девяностых, – рассказывает Лена Вакулина, близкий друг
“Агаты”, ставшая потом концертным менеджером “Райса”, – когда группа стала активно гастролировать и
концерты шли один за другим, Вадик дома бывал очень редко. Как раз к этому времени его маленькая
дочь Яна только-только начала узнавать папу, и тут папа из дома исчез. То есть он стал исчезать
очень часто и надолго. Когда по телевизору показывали ‘Агату”, мы все радовались, а Яна начинала
плакать. Это были те минуты, когда она ви-дела папу. Она не понимала, что папа в телевизоре, а не
здесь. Она начинала всхлипывать и тянуться руками к экрану, просто причитала и говорила: “Папа,
папа”.
Какие эмоции остаются в результате, когда ты проходишь через жернова гастрольных
мельниц, через броуновский хаос случайных знакомств, через калейдоскоп заиски-вающе-улыбчивых
псевдодрузей. завсегда готовых щедро поделиться концентрированным кайфом? Когда раскрываешь газету,
чтоб в очередной раз прочесть какое ты дерьмо и понять, что, увы, и этот автор меткого определения
не удосужился вслушаться в то, что ты, хрипя до боли в глотке, давишь из себя каждый вечер со
сцены…
Странно ли, что в песнях “Агаты” практически нет любви? Есть смех, страх,
омерзе-ние, страдание, ненависть, тоска. Нет любви. “Я тебя люблю за то, что ты не любишь меня, я
тебя убью, как только поменяю коня…” – только в такой форме. Кто-то сказал, что всякий
рок-музыкант в песнях избавляется от своих комплексов. Это, наверное, более всего справедливо в
отношении “Агаты”. Вещи, случающиеся со многими из нас, они переживают сильнее и глубже. Чувства и
потаенные желания, о которых не принято говорить, в которых просто неудобно, нельзя признаваться,
они находят силы переплавить в строки и петь со сцены. “Белый клоун, белый мученик, ради смеха
пьяно-жгучего будет издевать-ся над собой…” Состояние успокоенности и баланса, столь характерное
для людей преуспевающих, им вообще неведомо. Вчетвером они прошли огонь, воду и медные трубы и чудом
уцелели.
“Знаешь, – говорит Андрей Котов, – особенно на гастролях, когда не то что
играешь вместе – живешь вместе со всеми, часто бывает такое напряжение, что еще слово, еще жест – и
все. Все рухнет. Группа распадется. Я не знаю, как мы через это умудрялись проходить”. Иногда кто-то
попросту падал на дно. В стремлении познать себя артист раздвигает рамки своего восприятия и
пытается получить новые ощущения. Любыми, порой самыми опасными способами. Это случалось со многими
в рок-н-ролле. Выкарабкаться вот удавалось не всем. “Агате” вроде бы удавалось всегда. Оставалось
чувство полной опустошенности.
“Есть постоянный страх, что мы носимся в замкнутом
пространстве, – признается Глеб, – невозможно получать ощущения извне, если для тебя весь мир – это
сцена, на ко-торую ты выходишь, и собственная душа, в которой ты по ночам копаешься. Я часто
повторяю, что мы работаем в жанре депрессивной популярной музыки, только вот му-зыка популярна у
слушателей, а депрессии – у нас…”
Долгое время у них была одна путеводная звезда –
музыка. Все остальное – ерунда, повторяли они. Главное – музыка, она имеет смысл, все ради нее.
Стройная идея вдруг рухнула. Музыка оказалась опиумом для никого. За рассеявшимися клубами
сладковатого дыма возник вакуум, там ничего не было. “А нам казалось – было музыки так мало, а вот
не стало – задушила тишина…”
То, что возникает взамен утерянного, ушедшего,
растраченного, еще не оформилось. Но оно уже есть. В разговорах появилось чуть больше философских
оттенков. чуть больше мудрости и отстраненности. Остается профессионализм и совершенно фанатическая
приверженность делу. Лена Вакулина так описывает свои впечатления от гастролей с “Агатой”: “Я не
встречала больше за свою жизнь ни одной группы, которая записывает каждое свое выступление в туре,
после каждого концерта прослушивает эту запись, обсуждает, и ночью что-то меняет в концертной
программе, пытаясь улучшить ее. На следующий день опять концерт. Опять все это записывается. После
финала звукооператор приносит все это в гримерку, люди даже не хотят ехать в гостиницу – им так
хочется быстрее послушать то, как они сегодня звучали. Что можно исправить, что можно придумать
лучше, интереснее, чтобы завтра концерт прозвучал ближе к идеалу, к цели. Представьте – двадцать два
города, как минимум каждая песня звучит двадцать два раза. Я уже не говорю о том, что каждый в своем
номере еще раз прослушивал эти песни, и друг у друга они тягали эту кассету. И вот эта
фантастическая работоспособность, ежедневная однообразная работа на износ. – это, я понимаю,
профессионализм”.
“Агата”, начав восхождение в то время, когда все вокруг рушилось и все
ценности пересматривались, вдруг сумела уловить боль и смятение в душах тех, кто попал под гусеницы
этого смутного времени. Но за этот дар угадывания пришлось заплатить по полной программе – содрать с
себя кожу, обнажив тонкую сеточку нервов и, сжав зубы, терпеть все – от ударов до поглаживаний. Как
в “Мертвой Зоне” Стивена Кинга, главный герой, обладая уникальными способностями ясновидения, каждый
раз вызывался помочь, но рисуя картины, которые от него требовали, сам при этом слабел с каждой
решенной головоломкой, с каждым предвидением… “То ли это смех, то ли это крах, то ли страх
вернуться в пустоту”.
И все-таки растет потихоньку новая кожа, заживают раны и вселенная
перестает вращаться вокруг них с такой фатальной разрушительной скоростью. Все участники группы
согласны в одном – после всего, что происходило с ними в последние несколько лет, сегодня они
сильнее и чище, чем раньше. “Я надеюсь, что самое тяжелое для нас позади, – искренне говорит Саша
Козлов, – я надеюсь, что дальше будет светлее и легче. Кстати, – добавляет он на выходе из студии, –
Глеб тут мне несколько новых вещей пока-зал для будущего альбома. Материал – просто
супер!”
“но я могу найти
то что смог потерять
мне не нужно крыльев
чтобы
летать
хорошая крыша
летает сама
и в самый низ
и в самые
верха”
(“ХалиГалиКришна”, 1995)
Мы выходим из здания радиостанции на Пушкинскую
площадь. Уже почти полночь и на небе наверняка горят звезды, но нам их не видно из-за свечения ярких
огней на фаса-дах и крышах домов, окружающих “Пушку”. На карнизе одного из них горит электронное
табло “716 дней до 2000 года”. “Знаешь, – говорит мне, отстав от остальных, Вадик, – вроде бы уже
сколько лет, а каждый раз становится страшно, что у нас ничего не напишется. Тур, города, какие-то
лихорадочные концерты, а потом едешь в автобусе еле живой из одного сибирского поселка в другой и
думаешь: а вдруг так и останется эта пустота в голове. Так и не возникнет мелодия…” Мы глядим на
снег, который падает и в свете каждого уличного фонаря образует почти идеально правильный конус. К
фонарям прикреплены светящиеся цветные рекламки, где теперь всегда можно прочесть краткие и
доступные рекомендации на каждый день “Включи эмоции, Лизни, Кусни, Глотни и не дай себе засохнуть”.
Несмотря на поздний час на Пушке вечные пробки. В нескольких шагах от нас кутается в меховую куртку
охранник платной автостоянки. Нам сигналят из припаркованного напротив входа в здание микроавтобуса.
Вадика торопят. У них всего два дня в Москве, потом Самара, Тольятти, Ульяновск и далее – снова
Сибирь. “Видишь, мотаемся по стране, потом только приезжаем – начинаем мотаться по городу… Ну,
ладно, – протягивает он руку, – спасибо за все”.
“Давай, держись, – говорю я, –
созвонимся”. Вадик запрыгивает в микроавтобус и за ним плавно закрывается дверь. Микроавтобус газует
и вливается в бесконечный поток автомобилей, текущий по улицам заснеженного города. Наступает
полночь. Новое тысяче-летие становится на один день ближе…
Автор благодарит
Марину Ситникову за помощь в освещении “свердловского” периода группы.