Интервью в программе Полный Абзац от 7.02.2024
“Рокер должен быть против несправедливости, против какого-то чванства. Наше основное заболевание — наша гордыня.
Когда человек считает, что дар — это он и есть, это ядр божий, бам! Ну, тогда песни про Глистов появляются, рано или поздно.
Прицел вбивается и у Шевчука, и у Макаревича, и у всех остальных. Люди труда, они как бы немножко так, ну, это фу, где-то там оно живет.
Человек, который фотографировался в обнимку с Саакашвили после абхазской операции, вот для меня подонок.
Мир голубых огоньков в той форме, в которой он был, он закончился. И чем быстрее телевизионное начальство это поймет, тем лучше.
Поездки, например, даже Ромы Зверя, например, туда или еще кого-то, они воспитательный характер тоже носят.
Психолог полка подходит и говорит, вы, говорит, сейчас за час сделали то, что я полгода вовсе не занимаюсь.
Человек, который сейчас обвиняет нас в нападении на Украину, либо глупый, либо он провокатор просто откровенный.
Мы сейчас здесь будем строить то новое светлое общество, которое станет примером для России и потом и для всего мира.”
Мы совсем недавно пережили волну новогодних огоньков. Предсказуемо, так скажем, состав участников плюс-минус тот же самый. Ваше личное отношение с телеканалами федеральными как-то изменилось за эти два года?
– Ну, у меня как бы нет каких-то особых отношений, я там бываю, опять же, в рамках общественно-политической повестки, не как музыкант. Что касается форм музыкальных, вот этих передач всех, мне кажется, просто они не умеют. Вот эти люди, которые выстроили вот такое телевидение, они не умеют интегрировать одно в другое. То есть, понятно, что кого-то из нас, там Чичерину, там Апачева или меня с каким-то радикальным, встроить в это крайне сложно. А новые формы по какой-то причине в голову не приходят. Мне кажется, это можно все придумывать, но вот почему-то просто не получается.
В 89-м году вы и другие участники группы Агата Кристи проснулись популярными после того, как в эфир вышла программа «Взгляд» с вашим участием.
– Да, программа «Взгляд» огромная. Спасибо Марине Лозовой персонально каждый раз и говорю большое спасибо музыкальным редакторам «Взгляда».
Нет ощущения, что в последнее время, последние лет 10 точно вот такими социальными лифтами для молодых музыкантов стали программы, не знаю, но попал к Дудю, попал на Дождь, попал в программу Ивана Урганта. Ну, о их политических взглядах понятно, нет смысла говорить, это очевидно. Для молодежи это стало отправной точкой, такой современный взгляд, опять же, но с очень сильным политическим привкусом.
– Там вопрос чисто охвата. Мне кажется, тут вопрос в большей степени не в политпристрастях, а именно просто вот они большие, если к ним попадаешь туда, попадаешь ли ты к ним по причине того, что ты сам там должен быть обязательно не примирный либеральный взглядов, не знаю, мне молодежь не рассказывала, требовали от них там, так сказать, жертвоприношение в эту сторону, не знаю. Сейчас в современной медиа среде всего намного больше, т.е. мы просто тонем в количество информации, я не завидую современным ребятам, потому что всплыть в этом море, кишащем разными рыбками, большими и маленькими, разноцветными, крайне сложно. С одной стороны. С другой стороны, если раньше было такое, что там два рупора, два федеральных канала, либо ты туда попал, либо не попал, т.е. сейчас много альтернативных каналов. Поэтому и в том, и в другом времени есть свои плюсы и минусы, ну а то, что какие-то такие знаковые события в жизни любого человека, любого проекта случаются, это, конечно, факт, и бесспорно, 89-й год, передача
Взгляд, попадание туда, это значимое очень событие. Разгар перестройки. Вы молодые студенты, какие ожидания были? Вот теперь-то заживём или были опасения, что может пойти не так?
– Опасений никаких не было. Дело в том, что вот эта встроенность, вот эта жажда самовыражения и какая-то патологическая, знаете, уверенность в том, что оно обязательно случится, оно с детства присутствовало, несмотря на то, что параллельно я был студентом, и наука была, у меня самовыражение, что у меня будет своя группа, я буду выступать, и это будет успешно, оно со мной жило, ну там вот с первых моментов, когда первый электрогитару взял. Поэтому, ну как бы такой настрой абсолютно какой-то был, т.е. было бы удивительно, если бы было что-то по-другому. Время было любопытное, я не застал вот прямо такого давления от советского, чуть-чуть его буквально застал, там, помню, что в 86-м или 87-м году мне пришлось сыграть в кировском рок-коме в ЛКСМ в Екатеринбурге, тогда ещё Свердловском, прямо перед достопочтенной комиссией комсомольской, на исследовании произведения. Ну и в общем ничего, там конфликт был в том, что мои друзья в институт тоже рок-музыку сочиняли, но они писали обычно, когда выступали, там, Тухманов автор, или ещё кто-то, я писал Вадим Самойлов, в принципе, не потому, что я хотел себя прославить, но для меня это было принципиально. Ну и потом, соответственно, эта принципиальность быстро была реализована, быстро стало можно уже выступать и петь со своими песнями, как раз на рубеже 86-87-х годов, рок-клубы и так далее. Вот, удивительно было время, как раз период 88-89-х до 90-х годов, когда, это немыслимо сейчас представить, я помню наш первый большой тур в город Фрунзе тогда, ещё не было ни эфиров на радио, ни пластинок, ничего, было написано, значит, рок-группа Агата Кристи – «Свердловский рок-клуб». У нас было 10 концертов по два в день, на каждом было по тысяче человек в театре драмы в городе Фрунзе, такой был интерес ко всему какого. Ну и как-то пошло и пошло, не могло не случиться.
Произошел раскол в рок-среде, ну как в любой другой среде сейчас, понятно, теме СВО, и вот те, кто не поддержал, кто уехал, кто сейчас с пеной в рта доказывает свою идеологическую правду, они реально такие, ну есть там, не знаю, почвенники, да, есть западники, ну изначально вот так сложилось, или среда кем-то ангажированная, выстроенная?
– Смотрите, да, почвенники и западники работают, потому что действительно, ну я сталкивался с людьми, которые в жизни не нашей, вот там вот интересно, по стилю, по социуму интересно. Мне там тоже любопытно, например, я помню, мы с Троицким Артемием гуляли в году в 89-м по холмам, в каком-то кладбище в Глазго вместе. И вот видно было, что это его дома родное, что вот это вот та культура, то бытие, которое ему нравится. Для меня это было любопытно всё-таки как туристу, т.е. мне приятно с этим ознакомиться, но меня тянуло всегда сюда, и во мне не возникало отторжения родной земли, родных привычек, да, я понимаю, что где-то живут в чём-то лучше, в чём-то чище, в чём-то прибраннее, но мне кажется, всегда почему-то возникало желание именно дом делать лучше, а не начинать его хаять и, так сказать, молиться на ту сторону. А есть те, кто не принимает категорически, это одна категория, это мы сейчас говорим про западников и почвенников. Есть другая категория, если мы говорим про креативную среду, не только музыкантов, рок-музыкантов, есть вот то такое психосоматическое заблуждение встроенное, когда человек не хочет проанализировать даже хоть чуть-чуть реальность, он живёт в каких-то вымоченном своём мире, в котором всё по-другому выстроено, и с моей точки зрения человек, который сейчас обвиняет нас в нападении на Украину, не замечая, что сколько там происходило, я уже про 14-й год понятно, что происходило в 90-е годы, когда были первые книги «Украина и Россия», и вообще всю историю Бандеровщины, Петлюровщины, многократных попыток украинизации этих мест. Но как бы этот человек либо глупый, либо он провокатор просто откровенный. Почему он глупый? Ну, по каким-то причинам человек не хочет воспринимать реальность. Я, проведя очень много времени, по сути, всю жизнь проводя в креативном сословии, так или иначе, замечаю, наше основное заболевание – это наша гордыня. Если ты ещё хоть чуть-чуть успешный, во-первых, мы все эмоциональны, у нас перебор интуиции, перебор эмоциональности, перебор чувственного восприятия реальности и гиперэмоциональности, он мешает иногда как бы… Слушайте, на любом ретрите вас будут учить именно освободиться от эмоций, здраво-то сказать, подходить к себе и к оценке реальности. Мало кто этим занимается реально. Я думаю, что это проявление вот этой среды, вот этого фактора. И более того, вот смотрите, в советское время очень много было человека труда на экране. Профессор или там кто-нибудь деятель культуры, он, в принципе, в 1956-е годы профессор на киноэкране выглядел придурком. Сейчас у нас обратный перебор. Всё, что креативное, всё, что в медиа, всё , что селебрити – это прямо круто, и, соответственно, прививается такая идея, что это круто во всём. И то, что они говорят, круто, то, что они делают, их точка зрения – всё это круто. И как бы люди труда, люди таких простых земных, те самые почечники, они как бы немножечко так… ну, типа, ну это фу, где-то там оно живёт. А мир здесь не такой. Я вот студентам, ребятам молодых, все говорю, ребят, для того, чтобы ты сидел перед ноутбуком в Фейсбуке, там миллионы людей сейчас в Африке тяжелейшим образом работают на земле. Я не предлагаю сейчас, так сказать, снова возродить вот эту историю, что только люди труда у нас на обложках, но абсолютно точно нужно здесь эти вещи уравнять как-то, уравновесить. Эта склонность деятелей культуры к самовозвеличению, что я вот такой особенный, она совершенно очевидно наблюдается. Поэтому мне кажется, что именно это мешает человеку, он вылетает как бы из понимания мира, потому что он всё время озадачен собой любимым.
Но при этом артистов, которые и поддерживают, и всё понимают, и как-то по-человечески к этому всему относятся, их тоже очень много.
– Да. Странно их не замечать. Я не говорю, что это общее заболевание, но это большой фактор. Значит, те люди, которые это преодолели, вот в какой-то момент ты начинаешь понимать, что то, чем ты занимаешься, вот тот дар, который у тебя есть, если говорить про дар искусств в искусстве, что, во-первых, это не твоё, это не тебе принадлежит, ты с этим на свет Божий появился, и это в большей степени твоя ответственность, чем твоё предпредмет самовозвеличивания. Т.е. иными словами, есть отдельно Дар Божий, есть отдельно путь личности и человека. И если личность развивается стратегически в каком-то правильно духовном понимании себя, мира, всего остального, то дар с ним всё время проходит и далеко до каких-то больших высот. А если происходит этот разрыв, когда человек считает, что дар – это он и есть, это я Дар Божий вам, тогда песни про Глистов появляются рано или поздно.
Где воспитывается патриотизм? Почему у одних срабатывает это на уровне интуиции, а у других не срабатывает?
– Роль воспитания, конечно, существенная. Я всё-таки ребёнок из советского времени, но вот этот встроенный патриотизм – 2014 год. Заходит БТР «Мариуполь» и начинает стрелять, и у тебя что-то внутри… Вот у меня товарищ Даня, сотрудник мой новый, из молодых, он говорит, что я воспитывался в среде, что нет ценностей, нет никаких ориентиров, как бы сам по себе живёшь. Но, говорит, во мне же откуда-то это просыпается внутри? Вот это откуда-то, ну это зов определённый, ну и, может быть, даже почти биологический, если хотите. Часто сопричастность семье, родине, государству, маме – она срабатывает.
При этом у вас с братом кардинально противоположные точки зрения, что происходит.
– Ну да.
Почему?
– Ну потому что он как раз живёт вот в том, что я описал. Он считает, что он гений, и дар миру он. И почему его мир не воспринимает, почему меня мир не может оценить. И с этим сложно жить, я ему не завидую.
Не было попыток его вовлечь в ту же тему Донбасса? Отвезти туда?
– Во-первых, мы слишком разные, я знаю его позиции на эту тему давнишнюю, и в период, когда мы расходились, во-первых, сразу могу сказать, что этот расход был обусловлен, спроектирован, и это было следствие неминуемое, которое было понятно ещё в самом начале нашего существования, что рано или поздно мы разойдёмся в две разные стороны, как музыкальные проекты и по-человечески. Мы и раньше друг другу в гости не ходили, у нас не такая семейная модель, дружба была какая-то, мы взаимодействовали в рамках музыкального проекта. Чем больше ты взрослеешь, чем больше у тебя уходит метафоричность из песен, и больше появляется в тебя самого, ты начинаешь высказаться первого лица, так сказать, в поэзии. Ну всё, а мы с ним очень разные, и поэтому лучше было разойтись, что и произошло. Поэтому у него изначально отношение к моему взаимодействию с государством и уже потом вот эта вся история – это для него, так сказать, неприемлемая история. Ну, собственно говоря, он живёт, как он хочет, я живу, как я хочу.
Как родители относились к такому сложному отношению, чтобы так сложилось?
Ну смотрите, когда это сложилось так, во-первых, мы уже были все взросленькие, папы у нас уже нет, мама всё-то понимает. А пока это было не так, ну как бы я из брата сделал музыканта, сделал успешного человека. Насколько он адекватно понимает мою роль в его, так сказать, персональном успехе – это большой вопрос. Ну это ладно, Бог с ним. Но эта история, она как бы уже из нового времени. Ну мама понимает, что мы разные. У нас мама хирург-анестезиолог, у неё своеобразное отношение к жизни.
Если бы он не страдал зависимостью, к сожалению, очевидно, что это так. По-другому бы смотрел на то, что происходит в нашей жизни вообще?
– Ну я не знаю насчёт зависимости. Вы думаете, что прям наблюдаемая, наверное, да? Я так стараюсь просто не смотреть, но если так, то это, конечно, печально. Я думаю, что там встроено в нём другое понимание и ощущение реальности. Я думаю, что другое. Другое дело, что, может быть, оно не переходило бы в такие какие-то нездоровые гипертрофированные формы, высказываний, стихов или ещё чего-то. Потому что то, что человек немножко не в себе, это очевидно, а то, что соседи по его проекту сегодня подливают масла в огонь, это тоже очевидно, к сожалению.
Не так давно появилась информация, что якобы запретили две ваши песни, потому что там пропаганда наркотиков.
– У нас то, что мы сегодняшней журналистикой называем, не является, так сказать, идеалом. Поэтому ничего удивительного, что можно просто, знаете, воздух в одном месте испортить, все это подхватят, будут друг другу передавать, вместе нюхать, а потом выяснится, что это просто был вообще пшик, ничего не значащий. Вот и всё.
Кто был источник информации?
– Источник, откуда это пошло, эта компания моего брата и группа, и там персонажи вокруг этого всего, они из любого повода будут делать, так сказать, лишь бы да. А сейчас для куражу я вам жопу покажу, называется. За любой кипиш. Вот и всё. Поэтому это как раз резуль ат непрофес ионализма и желания любой ценой попасть в повестку. Смотрите, сегодняшний наш ровень суда и юриспруденции, он пока ещё не сталкивался с вопросами такой тонкости. То есть, с моей точки зрения, такие произведения, как “Морфий” Бугакова, например, является он пропагандой наркотиков или нет?
Нет, но здесь звучит прямой призыв: “Давай вечером с тобой встретимся, будем опиум курить.”
– Так можно там тоже почитать у Бугакова, вырвать фразы, в которых будет прямой призыв. Потому, что прямой призыв нельзя вырывать из контекста одно предложение. Для меня совершенно очевидно, что эта фраза метафорически. Что они поются от лица персонажа. И что персонаж абсолютно книжный такой, а-ля Вертинский. И что таких персонажей существует в литературе. Что это всё период революции послевоционной. Когда Кокаин продавался в аптеках, его употреблял не только Вертинский, но и Дзержинский, условно говоря. Ну, то есть, я не говорю, что это хорошо. То есть, нужно к этому относиться всё-таки более точно и квалифицированно. У нас пока тогда такой уровень лингвистического экспертизы, мне кажется, даже никто не использовал. Но если уж когда-нибудь до этого дойдёт и будет решение, я не буду петь. Но тогда сначала давайте начнём обсуждать всю литературу, всё кино, всех наших рэперов, которые еще не такое себе позволяют. Вот тогда, да, мы можем об этом говорить. А пока что, извините, это всё популизм. Я категорически против химикатов, на самом деле. Это не означает, что мы пропагандируем. Мы говорим о некой… Это культура. Что касается непосредственной химии, то я к этому крайне негативно отношусь. И я знаю, как это сделать. Потому что всё просто. Любой человек в любой двор зайдёт, и в течение получаса я вас абсолютно точно буду знать, где, в какой квартире, что продаётся. И вы хотите мне сказать, что участковый не знает этого? Поэтому, чтобы бороться с наркотиками, нужно убрать их с улиц. Вот и всё. А молодёжи хочу посоветовать даже не брать в рот всей этой гадости. Потому что современные наркотики – это просто чудовищно.
Но вы не понаслышке знаете, что это такое. Вы встречаетесь часто с молодёжью. Важно с ними это обсуждать? Вот чтобы это из ваших уст звучало, ваш опыт, вот это проговаривать. Молодые музыканты.
– Да, с молодёжью крайне важно это разговаривать. Более того, у меня даже есть знакомые, кто реабилитацией занимается. У меня часто приезжают в эти группы, сидят только что бросившие ребята там. Ну, там, типа, неделю он не употреблял, месяц не употреблял. И у них есть такой психолог сидит, составляет круг. Я там, Ваня такой-то, у меня там ремиссия столько-то. Я с ними сажусь так же и рассказываю. Ну, я Вадим Самойлов, у меня ремиссия 20 лет, условно говоря. И рассказываю, как было во время до после, как из этого уходить. Ну, чем могу.
Михаил Козырев, ныне иноагент, с которым вы длительное время работали.
– Ну, взаимодействовали. Это не совсем работа.
Взаимодействовали. Он сказал, что шокирован тем, что весь Урал зиганул. Большая часть музыкантов поддержали спецоперацию. Мне казалось бы, действительно, у вас там всё сложилось, и рок-центр, и Ельцин-центр, и вроде протестное такое изначальное место. Вот почему вы так оппозиционную публику расстроили?
– Во-первых, высказывания Михаила Натановича надо делить на 10. Я чувствую, я плотно не погружаюсь. Для меня так же на уровне интервью или там знакомых. Хочет, он говорит. Почему именно мы? Ну, может, потому, что заводов там м ого, а креативной среды меньше, чем в Москве. Не знаю, почему. Ну, потом, не все. Мне кажется, вообще соотношение, сколько поддержали, сколько не поддержали, они примерно одинаковые. Сколько поддержали, сколько не поддержали, сколько помалкивают. Я думаю, примерно так вот.
Так называемая молчаны, вот те, которые помалкивают. Прошло уже два года, но в принципе любой половозрелый человек уже мог бы сесть и разобраться, почитать какие-то новости и понять, что происходит, почему это происходит. Вот это такая удобная позиция, когда я вроде как бы не определился? Или, может быть, есть такие люди, они настолько политичные, что они не способны осознать это всё?
– В моей среде таких нет, но я предполагаю, что есть такие люди, которые просто хотят как-то жить. Ну, вот и всё. И всё. Ну, как бы нас лишь б не заставляли ни то, ни то говорить. Ну, такие есть. Ну, кто может заставить балерину театра, например, что-нибудь говорить? Зачем? Она танцует и танцует. Ну, надо людям прощать эти вещи. Ну, почему нет? Надо будет сказать снисходительным. Это просто проявление человеческой природы. Мы же не все тут пассионарные налево-направо. Это нормально. Часть из людей просто как-то течёт по жизни.
Диана Арбенина, она за белых или за красных?
“Ты идёшь на чужую войну. И никто нас не спросил. Я не плачу, нет слёз и нет сил.”
“Сегодня мы здесь комитет семьи воинов Отечества. Мы поддерживаем каждую семью, которая ждёт. Мы с каждой семьёй.”
Она как раз как-то мимикрирует между между.
– У меня к ней крайне неприятные отношения. Потому, что я изнутри всю ситуацию знаю. Я помню, как она извинялась за всех за нас на Майдане в 2014 году.
Арбенина: “Просить прощения за своих коллег. За тех людей, которые играют в рок-н-ролл. И которые почему-то вас до сих пор не поддержали. В страшное для Украины время.”
Как она потом отказывалась ездить. Куда я её лично приглашал. Закатив глаз и сказал, что я с этими точками горячими стараюсь. После той истории. Очевидно, что её посадили в кресло ведущего. На канале Голос. Ну, ты будь благодарна. Не удержалась. Ещё раз. С моим народом она… Я с моим народом. Она мне не вызывает никакого уважения.
Наш рок обеднел после того, как определенные персонажи уехали. Гребенщиков, которого обычно в пример ставят. Как величина, которая от нас уехала. Макаревич. Это восполнимые для нас потери?
– Я здесь две вещи существенные. С моего точки зрения. Сказал бы. Во-первых, каждый из нас заменим. Каждый. Из тех деятелей культуры, которые сегодня присутствуют. Здесь они, там они, уехали, не остались. Каждый из нас заменим. Но, скажем так, это потом уже через 150 лет. Будет понятно, кто из нас Ван Гог, который при жизни таким и умер. Неизвестным. Это первый момент. Второй момент. То, что мы из себя представляем, узыкантский какой-то дар. Творческий дар. У кого-то он инженерный, у кого-то в жанре искусства. К примеру. У кого-то организации. Божий дар. Дар сам по себе. Человек сам по себе. Поэтому мы ничего не потеряли. Слушайте на здоровье песни Гребенщикова. Эта культура есть. Она состоялась. Она в русском мире. Она представлена. Она спета. Она часть…Набоков.. Кто-то у нас уехавшие были. Ну, тогда… Пожалуйста. Это часть русского мира. И часть русской культуры. Причем здесь Боря Гребенщиков. У него задание было и ответственность в этой части русского мира проявить свои таланты. Те, с которыми он родился. Это ему… Выражаясь условно, это Богом ему было велено спеть хорошо про русский мир. И вести себя хорошо. А он себя плохо ведет.
А как вы относитесь к культуре отмены? У нас ее нет, конечно. Но все-таки эти персонажи уже нежеланные. Не на радиостанциях, не на телеканалах.
– Это справедливо. Потому что… Вы слушайте, все нужно мерить так. Вот есть сейчас передний край у нас на фронте. Все, что ему плохо, не нужно… Там люди сострадательные и снисходительные. То есть, там и Шевчука послушают, и Борю послушают. Но того, кто откровенно что-то сказал, скажут, что не могу его слушать. Для меня это нормально. Для меня это нормально. Если кто-то наплевал на них, на всех, публично, тот не должен звучать на радиостанциях публично. Сейчас. А там разберемся.
Вот, кстати, по поводу Шевчука. Это правда. Его ребята до сих пор слушают. Я лично спрашивала. И они говорят, что ничто не влияет на их выбор. Все равно важная для них музыка. Вот здесь не жаль, что он все-таки выбрал не нашу сторону.
– Он заблудился. Я говорю, божий дар отдельно, человек отдельно. Вот это сложно. Божий дар в данном смысле личности, это ответственность и вызов. Ты должен этот божий дар правильно воспринять, внутри себя пронести. Это ответственность твоя, а не твоя форма гордости перед миром. То есть, когда ты думаешь, что ты и есть божий дар, начинается проблема. Это наблюдается у всех вот этих людей. Прицел сбивается у них. И у Шевчука, и у Макаревича, и у всех остальных.
Были, может быть, примеры знакомых, коллег, которые действительно сначала не очень поняли, что происходит. Испугались, а потом в какой-то момент разобрались. И теперь?
– Были, но, опять же, поскольку это личный разговор, личное отношение, я не буду говорить, кто это. Таких много. Разобрался. Есть даже, которые неожиданно. Люди, знаете, такие вот. Там прям были, занимают ту позицию, а потом что-то произошло. Он увидел, например, как с ранеными обращаются с нашими. Он сказал, слушай, я прозрел. Таких много.
Это решающий момент, приехать и самому увидеть?
– Конечно, если есть возможность, там надо быть. По-другому ты не узнаешь, что это такое. Ну, невозможно это представить на диване. Даже смотря телевизор. Мы, как говорили, о встроенном чувстве, просыпающемся чувстве патриотизма. Как сопереживание за Родину, за русский мир. Не потому, что за русский мир. Потому, что русский мир на сети каких-то принципиальных, хороших вещей. Которые могут помочь всему миру как-то жить более мирно. И я из-за этого поехал. То есть, я увидел, как развивался конфликт. Понимал происходящее. Еще начиная с Майдана. И когда началась эта история в Донецке. И вся кровь. Я всегда знал, что я там окажусь. Просто в отличие от Чечериной и Скляра, который берет гитару и один поехал. У меня там есть какие-то жизнеобременения. И плюс у меня было желание приехать с чем-то чуть большим. И нам удалось провести два рок-фестиваля. В Луганске и в Донецке. С местными ребятами провести рок-фестивали. Это как я вам говорил про то, что… Был уверен, что буду музыкантом. Точно так же здесь. Я не мог не поехать, потому что я там должен быть.
С Ромой Зверем вы общались?
– Я с Ромой близко знаком. Он в том году тоже ездил в зону СВО. Пообщался с ребятами. Приехал Дима Билан, который, правда, сначала влип в не очень красивую историю, потом туда поехал.
Это правильно, что человек отправляется на фронт ровно после того, как начинают запрещать его концерты?
– Смотрите, то, что есть угроза тому, что доход потеряешь, хорошо. Если человек совершает преступление более серьезное, может потерять свободу, лишиться свободы, сесть в тюрьму, в колодь и так далее. Это в принципе вещи одного порядка. Сначала ты лишаешься дохода, потом ты лишаешься свободы. Соответственно, посещение, даже его понимание того, что надо съездить, просто чтобы посмотреть и выступить, все равно это поступок. Я считаю, что лучше так сделать, чем никак не сделать. Так что я, в принципе, одобряю то, что он туда поехал. С Биланом такая же история. Я ситуацию решил искупить как-то. Ну и хорошо. Лучше так, чем извинения в водолазках. Мне кажется, что лучше так.
За эти два года кто удивил, что человек принял сторону определенную, поехал, кого встречали на фронте из музыкантов?
– Для меня никто не удивительно. Лепс, конечно, красавец, молодец. Вы знаете, я на самом деле хотел бы сказать не только о тех, кто ездит туда. Еще огромное количество туда ездит никому неизвестных деятелей культуры. Никому неизвестных музыкантов, кавер-бендов всякие. Просто люди, которые выходят, поют песни различные. Там они не вылезают из окопов из этих. Про них никто ничего не говорит и не знает. А их огромное количество. Ко мне обращается очень часто и много желающих туда поехать. Я говорю, ребята, как-то сами. Я не являюсь каким-то коридором. Я сам выезжаю с военными, со знакомыми и так далее. Меня удивило, что в первой волне, 14-15 года… Понятно, отдельно Чечерина и Скляр. Это вообще отдельно.И Джанго. А когда я уже туда поехал и организовывал даже мероприятия, фестивали различные, я обзванивал артистов, мы поехали прямо – барышни. Прямо Чечерина, Макарова, Юта. Многие, так сказать, мужчины по тем или иным причинам не согласились, а женщины наши впереди. Вот это меня удивило. То, что меня порадовало в свое время, что Газманов туда съездил. Это еще было в период Перемирия, но все равно. Я просто помню его глаза, когда Донецк стоит и поет его песню Офицеры. И когда он сам считывает энергетически, о чем эта песня на самом деле. И это очень сильно впечатляет и воспитывает. На самом деле. Поэтому поездки, например, даже Рома Зверя, например, туда или еще кого-то, они воспитательный характер тоже носят. Лишь бы тоже не окружать его излишней заботой и вниманием. Ну, понятно, безопасность элементарна, но их нужно попасть в быт. Нужно попасть в этот быт. Тогда, если захотеть, то можно воспринять что-то.
В какой момент вы вовлеклись в такую политическую повестку? В 90-е годы суперизвестная группа, очень известные музыканты. И тут раз в какой-то момент вы переключаетесь в какую-то общественную работу, такую околополитическую.
– Ну, во-первых, происходит взросление определенное. Ты перерастаешь после кризиса среднего возраста. Переосмысление все равно у нормального мужчины должно происходить. Со мной это случилось и продолжает случаться. Поэтому в какой-то момент возникает желание и возможности определенные. И вот я был первым и единственным рок-музыкантом, который начал взаимодействовать с государством.
Многие говорят, что это произошло после того, как вы стали сотрудничать с Сурковым.
– Да, именно поэтому. Пусть он вас вовлек в эту тематику. Да, он меня пригласил. Это то, чем сейчас занимается, например, президентский фонд культурных инициатив. Это деятельность похожая. Тогда она носила другие формы. У нас было совершенно частное знакомство на базе музыки. А Владислав Юрьевич занимал высокий пост у администрации президента. И различные инициативы, они уже тогда существовали. По поддержке каких-то. Понимание того, что нужно работать с креатином, со словами, что нужно мягкую силу в воспитании людей из этой среды. Оно же было всегда. Вот этим мы в том числе и занимались. Спасибо огромное. Благодаря этому я смог провести большой проект Рок-герой. Провел много фестивалей. Провел… Помог большому количеству молодых рок-групп. И продолжаю этим заниматься. Частным образом. И поскольку мы познакомились со Славой, он увидел, что я адекватный парень. И могу нормально разговаривать. Это вылилось в дальнейшую работу в общественной палате Российской Федерации. Мне это было очень полезно. Посмотреть и узнать. Почему я этим занимался? Потому, что… Все говорят, что это продажность.Конформист в упор говорили. Как я уже говорил. Смотрите. Ты когда приехал на Запад, ты посмотрел, что там все краше, любше и лучше. И возвращаешься на родину. Либо ты начинаешь ненавидеть это все. Почему я не там жил. Либо думаешь, а что мне сделать, чтобы здесь было еще краше и любше. И вот с этим совсем, собственно говоря, я в государство и заходил. И все мое взаимодействие с государством, так называемой власти, оно в большей степени сводилось к спорам о том, что нужно делать, чего не доделывается. Чем к чему-то другому. То есть, я не получал плюшки какие-то. Понимаете? Это же не заказная история. Я был абсолютно предан самому себе. И в том моя революционность лично перед собой, как Рокера… Кто только не говорил, что Рокер непременно должен быть против власти. А я считаю, что Рокер должен быть против несправедливости. Против какого-то чванства. И если есть возможность это обсуждать, дискутировать, говорить на это, двигать. Я могу сказать, что пока я в общественной палате был, мы развивали тему интернет-пиратства. И мы как бы тогда не достигли определенных результатов, но были созданы несколько документов, которые стали основой закона, который был принят позже. По защите авторских прав интернете. Например, от пиратского контента. Так что…
Вы не общаетесь сейчас с Владиславом Сурковым?
– Иногда общаемся. Что я, что он интроверт. То есть, у нас там огромный внутренний мир, что у него, что у меня. И нам в нем комфортно.
На общественно-политические темы общаетесь?
– Всякие разные. И на творческие, и на общественно-политические, и на гуманитарные. Все, что происходит с ним, обсуждаете? Какой взгляд сейчас на… Мы договорились, что мы между собой это все держим. Я вообще… Да. Я вообще склонен… Знаете, как делать? Мне сложно обсуждать людей. За исключением того, если кто-то из наших делает, какие-то публичные… Коллеги мы. А все касается остального. Но если у меня есть возможность лично с человеком обсуждать и говорить свою точку зрения, мы оставляем это в личном поле. Причем я приду со всеми. Я никогда не буду обсуждать творчество, например, человека, если он мне сам об этом не спросит. И буду делать это в закрытом режиме. Это нормально, я считаю. Я стараюсь не участвовать в комментариях, чему-то таких вещей. За исключением общественно-политической повестки, которая произошла в публичном поле.
А сейчас насколько чувствительна власть к запросам культуры? Потому что понятно, что и нагрузка на культуру, и внимание сейчас особое. Те перестройки, которые мы видим, с одной стороны, да, они происходят. Мы видим, как там меняются руководители театров определенных, с которыми были проблемы. Как какие-то актеры выходят на первый план, которые готовы осмыслять, формулировать. Идеологически правильные какие-то вещи. Но очень медленно. И кажется, что где-то эта тележка скрипит.
– Но, Лена, оно всегда медленно. Оно всегда медленно и оно всегда скрипит. Потому что… Ну, как бы вообще в изменениях в социуме существует всегда огромная инертность. Даже если вы проявляете абсолютно лидерские качества и говорите, будет вот так. И это все соберется в то, как вы сказали, пройдет определенное количество времени. Это при том, что как бы тут все вы лидер и все вокруг вас подчиненные, условно говоря. А представьте себе, что все разные, в разных регионах, на разных телеканалах. То есть, у этого такое виднее, у этого такое. И поэтому эта система более тяжеловесная. Поэтому ее перестроить не так просто. Надо как-то выравниваться потихоньку.
Элла Панфилова призналась, что она фанат Агаты Кристи.
Элла Панфилова: “Я сейчас грубо скажу, вот какой была любимая моя Агата Кристи, она так и осталась. Даже несмотря на то, что Глеб и Вадим, они по раздельности.”
Ваша аудитория, которая была у Агаты Кристи, удалось ее сохранить после такой вашей откровенной поддержки?
– С Эллой Александровной мы дружим. Привет вам, сердечный. Все жду, когда они отремонтируют зал у себя в Центр Изберкоми, чтобы с концертом к ним приехать. Аудитория разнообразная, она сохранилась. Люди помнят нас, знают очень хорошо. Что касается повестки, вы знаете, удивительно, но часть аудитории, которая, допустим, в конфликте меня с братом занимала его сторона, она от него отошла. То есть, на фоне СВО, они не то, что мы стали… То есть, они немножко умиротворились, самое удивительное. То есть, наоборот, эффект отрезвления есть. Он во всем обществе наблюдается. И в том числе в поклонника группы Агаты Кристи. едостатка нет. Многие поклонники, которые мои ровесники, занимают всякие большие посты. Интересные люди, с ними интересно общаться. Поэтому всего хватает.
Новая музыка, новые песни, они востребованы?
– Будем проверять. Потому, что я сейчас только заканчиваю работу. Альбом очень большой. Над ним очень долго работал. 10 лет. Потому что всего себя перелопатил. Там прямо автобиография. Возвращение к себе в 18-летний… В 30-летней давности. В 18-летний возраст.
Большая работа. Скоро буду отдавать на суд зрителей. Но я часть этой композиции проверял. Я езжу не только за ленточку. Но когда пошла мобилизация, мне очень много ездил по лагерям демобилизованных. В Тюмень, в Уфу, в Екатеринбурге. В разные города. И когда ты выходишь к людям, которые… Кто-то идет добровольцем готовый, кто-то после службы. Многие люди, которые из мирной жизни раз и вытащены туда. И, конечно, наблюдаешь, что в глазах кто-то понимает. Кто-то боится. Это нормальные человеческие вещи. Им нужно было… Политинформация определенная. И все, что я смог сделать, это как раз песни свои новые исполняй, которые об этом. Предваряя их словами, предваряя их настроем. Рассказывая о том, что они уже герои самим фактом того, что они на себя это приняли. Ставя пример Данилу Багрова, как нашего героя. Перед исполнением песни. “Никогда” из фильма Брат 2. И так далее. Вот такой симбиоз концерта и политинформации. Вот эта форма такая. Эти песни заходили в этих людей. Это именно песни, которые о том, что сделать, чтобы не превратиться в зверя. На войне. Когда ты выбираешь каждый момент. Как вообще жить с этим совсем, чтобы не воевать друг с другом. Это вопросы вечные. И это пробивает людей. Я очень надеюсь, что то, что я задумал, будет услышан.
Любое такое выступление, это прежде всего какой-то концертный номер? Или это больше общение? Что важнее?
– И то, и другое. Для них вообще это не концерт. Концерт, да. Но это как бы… Во-первых, это встреча. Это абсолютно социальное явление. Что к ним приезжает какая-то в их понимании популярный, известный человек. И им уделяет полноценное внимание. И конечно фотографии все есть. Это для них комплексная такая история. Которую они послушали и мысли, и песни любимые слушали. И общение, автографы и так далее. Я вот рассказал, это специфика перед мобилизованной. Потому, что нужно было настраивать. На фронте, конечно, по-другому. На фронте нужно, чтобы они выдохнули все. Там только веселое, только самое активное. Чтобы они поплясали. Вот такую историю. И мне запомнилось, когда мы в Джанкоев вертолетном полку выступали. А там вертолетчики летают много. В первые дни были потери. Это все знают. И мне психолог полка подходит и говорит… Сейчас вы сделали то, чем я полгода с ними занимаюсь.
Есть этот груз ответственности, что от тебя зависит многое?
– Да. Смотрите, ты либо это понимаешь и на тебя это уже на себя берешь. Потому, что либо ты приезжаешь как артист. Кто-то так может приезжать. Я артист, приехал, чтобы перед вами выступить. Я как гражданин езжу. Который при этом работает артистом.
Люди сейчас изменились. Другая энергетика от людей. Другой запрос на другие смыслы. Вы это чувствуете?
– Да, запрос существует. И этот момент, когда ты приходишь себе что-то скинуть, он был. И он, наверное, остается. Но действительно есть востребованность в смыслах. Она есть. И я чувствую внутри себя ответственность за то, что я должен искать, чтобы это показывать. Был такой эпизод. Мы выступали. У нас такой тур был. Прямо заведения ресторанного толка. Клубного ресторанного. Проехали несколько городов. И вроде атмосфера не то, чтобы тому содействовать. Тогда произошла эта трагедия как раз с женщиной из Питера, которая приехала на фронт добровольцем выступать. И там был обстрел. Она погибла. И я не мог… Как бы… Какая обстановка была. Я к этому возвращался. И я говорил во время концерта и посвящал ей песню, которая у нас совершенно другого толка. И этот момент включения в реальность абсолютно у всех людей вызывал полную поддержку и понимание. Это говорит о том, что это нормально. Я даже на одном рок-фестивале в прошлом году всю программу посвятил. Я вышел, начал петь. Здесь птицы не поют, деревья не растут. И потом всю программу сделал про это. Всю программу. И я видел, до какой степени люди внимательны в этом. Потому, что если ты делаешь не плакатно, а нужно делать по-честному, в глубину. Потому, что в душе мы все это переживаем. Кто-то за, кто-то против. Все переживают. Это есть. Это очень отражается.
Вы сказали про политинформацию там, на фронте. Здесь нам тоже нужна политинформация определенная.
– Иногда да.
Вы когда возвращаетесь? Вам кажется, здесь достаточно об этом говорим? Достаточно ли это проговаривается?
– Мы здесь много говорим об этом. Другое дело, что человеку из мирной жизни, для того, чтобы войти в эту тему и начать размышлять, иногда нужны более мягкие формы. Какие-то подачи. И вот именно здесь пока что есть какой-то недостаток. Но это нормально. Это уравняется. Необходимость какой-то чуть-чуть другого взгляда. Но эта повестка нужна. Я считаю, что на федеральных каналах то сляпывание одного с другим, как лоскутное дело сшитое, это из одной жизни, а это из другой. Это тоже нужно преодолеть. Нужно что-то другое сделать. Я очень удивлен был, когда Андрея Малахова на передаче по поводу моего товарища Серба Деки(Деян Берич. Сербский Снайпер, участник СВО. В 2014 присоединился к вооруженным формированиям ДНР)участвовал. И до какой степени сам персонал Малахова был удивлен, что так можно делать передачи об этом. И все органично у них выглядит. Я думаю, что эти трансформации произойдут. Сейчас еще слишком сильный остаток той формы из того мира, которого уже нет и не будет никогда. Мир все равно другой будет. Поэтому мир голубых огоньков в той форме, в которой он был, он закончился. И чем быстрее телевизионное начальство это помер, тем лучше.
Тот самый Ельцин центр, который такой всеобщий раздражитель, по крайней мере, патриотически настроенных граждан. Была история, вы ее даже комментировали, когда вы пришли и выступали на каком-то мероприятии и довольно резко высказали все, что о них думаете.
“Привет Ельцин центру. Дорогие мои, мы вас здесь факаем. Мы вас здесь выступаем. Вы тут нам площадки предоставляете. Мы знаем, чем вы занимаетесь. Вы занимаетесь контр-пропагандой анти-государственно. Здесь в Ельцин центре.”
Те, кто этим занимается, а те, кто стоит за то, чтобы Россия была единой и сильной, тех я всех люблю и приветствую. Они слишком себя хорошо чувствуют, ну слишком. Просто ну так офигевшие на самом деле. Потому, что они позволяют себе, они про СВО успели высказаться. Причем, что такое Ельцин центр, мы не знаем. Ельцин центр против. Когда начинают люди разбираться, что такое Ельцин центр, кто эти люди, которые написали… Это здание. Здание, которое сдается в аренду. Да. Существует какой-то фонд. А что такое? Что такое все эти… Кто пишет эти пресс-сервисы? Они кто вообще? Кто эти люди? То есть, и при этом никто не задет. Он функционирует. Люди работают и не работают. Плюс откровенная поддержка ЛГБТ. Я не против. Я не гомофоб. У меня есть шоу-бизнес. У меня знакомые и друзья есть, которые другой ориентации. Слушайте, вы детям-то не тащите в школу. Во второй, в третий, четвертый класс. Речь же об этом идет. Я давно уже говорил, что есть семьи, другой ориентации. Пожалуйста, я к ним хотел обратиться. Вы умерьте пылу этих активистов. Потому, что именно они могут помешать существенно вашему счастью. Это реальная проблема. И Ельцин центр, все это базируется там внутри. Поэтому я затеял операцию. Я знал, что я там буду выступать. И что все это скажу. И что это будет значимо. Потому, что я не знаю поиначе. Мы с вами здесь можем говорить, там можем говорить. В другом месте. Но когда-то у них скажут, но это точно услышат. Ельцин центр не нужно ликвидировать, убирать и так далее. Дело не в этом. Он должен стать площадкой, где можно обсуждать, где произойдет переосмысление того, что с нами в 90-е происходило. Сейчас он просто оккупирован либеральным сообществом. Он должен быть местом дискуссии. Про 90-е. Провести период, который нами прожили. И тогда это будет справедливо и правильно. Вот это точно нужно сделать.
Еще один такой одиозный персонаж у вас, Евгений Ройзман, который пытался воду мутить. И на повестку старается влиять. Вы с ним знакомы?
– Нет, я с ним не знаком. Но я вам так скажу. Человек, который фотографировался в обнимку Саакашвили после австрийской операции. После того, как они убили 2500 людей. Для меня подонок. Это первое. Второе. Его знаменитая история с фондом Город без наркотиков. Я слышал слухи, что вся эта операция была затеяна в интересах одной из группировок, чтобы выгнать цыган с героиного рынка и поставить сюда кого-то другого. Я думаю, что этим слухам можно верить.
Вы видите людей, которые реально его поддерживают? Потому что если его послушать, то там вообще просто он мессия. И все приходят к нему спрашивать, как жить дальше.
– Слава богу, нас жизнь разделяет. Есть же два способа взаимодействовать с реальностью. Либо отбиваться от того, что тебя не устраивает, либо создавать свою повестку. Я предпочитаю второй способ. Создавать свою повестку. Поэтому я не читаю, кто говорит, кто пишет. Мне наплевать на это. Поэтому я стараюсь, где могу, создавать что-то с моей точки зрения позитивное.
Российская рок-музыка, она очень вдохновлялась на Западе и оттуда многое черпала. Вот сейчас оттуда есть еще что черпать?
– Конечно, есть. Это нормально совершенно. Мы передовой опыт какой-то берем, принимаем, понимаем очевидность достижения и перенимаем. Что касается сегодняшней рок-музыки и вообще медиа. Назовем так. Телевидение, радио, музыка. Все подряд. Я думаю, здесь вот что мы можем подчеркнуть. Я этим на самом деле занимаюсь. Потому, что мы, естественно, любую фонограмму российскую поставишь и сравнишь ее с какой-то импортной, почти всегда будет слышно, что это не так богато, не так дорого сделано.
И почему это происходит?
– Потому, что история шоу-бизнеса европейского, американского, она непрерывно развивалась долго. И история музыкальных технологий развивалась долго. Имеется в виду, вот мы сейчас сидим, у нас тут камеры стоят, они все импортные. Вот это все импортное. Когда-то в советское время начинали производить музыкальное оборудование, радиоэлектронику музыкальную и так далее. После падения Советского Союза это все остановилось. И у нас разрыв. У нас нет школы инженерной, технической, которая бы создавала музыкальное оборудование, которое является наполовину фундаментом современной музыкальной индустрии. Потому, что музыкальные технологии, и как результат музыка сегодняшняя, они друг друга вытекают. Понятно, что есть творческое самовыражение как таковое, но продакшен весь, это весь технология. И у нас нет технологической школы, у нас нет своего оборудования практически, у нас есть энтузиасты, которые это делают, и некоторые даже крупные, у которых хоть что-то получилось. Типа микрофонный союз, типа большие прокатные оборудования, протон звуковой… Но его мало. Поэтому я считаю, что вот этому можно у нас получиться. В плане идеологии, в плане музыкальных идей у нас сейчас все очень неплохо. У нас всегда было все хорошо, вопрос только в том, что современное коммерческое музыкальное вещание, оно уж слишком попсовое. Ну, как бы, много попсы. Я не против поп-музыки, она была, есть и будет всегда, но перебор существует в развлекуху вот эту. Я понял, это бизнес. Вот фокус-группу у тебя есть, ты как бы держишь, чтобы у тебя не отвалилось, что у тебя там люди от стольки до стольки, вот такого-то типажа. А и поэтому новая молодая музыка, интересно, неформальная, она как-то сама живёт, как сорняк какой-то в нашем огороде.
Она живёт, она есть?
– Конечно, есть. Есть много интереснейших исполнителей. Я не то, чтобы прямо персонально чем-то занимаюсь и увлекаюсь, я общий фон ловлю, слушаю. Не могу вам назвать кого-то прямо одного, чтобы других не обидеть, но это живёт. Есть альтернативная культура, инди-поп-культура, рок-культура, которая просто как сорняк сама развивается. Какие-то лейблы её современные, тоже молодёжные, сами начинают и поддерживать, как-то в интернете распространяют, появляются какие-то успехи у них. Но, например, такого средства масс-информации, которое бы систематизировано всё отображало, показывало, её не существует. И это в достаточной степени плохо, потому что как бы это публика предоставлена сама себе, а это наши дети, к сути дела, за ними надо ухаживать и присматривать.
Очень много говорят в последнее время про то, что нужно контролировать интернет, всё, что там происходит, вы поддерживаете?
– Допетрило, наконец-то. Слушайте, Википедию сначала закройте, я сегодня с утра прочитал про вторжение России на Украину. Поэтому да, придётся, хотим или не хотим, если мы хотим что-то, ну, там настолько дерьма, что прибираться придётся. Мне кажется, простые какие-то решения могут быть на эту тему.
Но вообще культура может развиваться вот так под колпаком, у нас же есть опасение, что сейчас как-то мы закроемся, чтобы извне к нам ничего не попадало.
– Просто мы сейчас не в колпаке, мы сейчас в сортире, на самом деле, с этой точки зрения. Ну, потому что вокруг нас столько всего вот этого. То есть сейчас вообще бесконтрольно всё это распространяется. Всё, я уж молчу про Даркнет, мы ещё там не разговариваем. Поэтому не надо тут опасаться, мне кажется, что привести просто немножко, прибраться полезно. Потому что у нас сейчас реально слишком много очевидной грязи в интернете.
Вы могли себе представить когда-нибудь, что вы будете выступать с ансамблем «Песни и пляски», Министерство обороны, и это будет офигенно круто, ну, это правда круто, и будете получать ещё от этого удовольствие.
– Спасибо большое вам на добром слове. Вы знаете, да, потому что я советский школьник, и поэтому вот эти истории об актёрах, у меня было много литературы дома, жизнь замечательных людей, много историй о том, как они ездили на фронт. Ну, то есть, для меня это была абсолютно норма. То есть, имитировать, что там где-то кто-то там из нас воюет, а мы тут как-то вот живём сами по себе, как до этого, с моей точки зрения это неправильно. Поэтому, да, всегда мог представить.
Вы говорили, что когда началась СВО, у вас была первая мысль – наконец-то, потому что решительный шаг, который важен. Сейчас, спустя два года, не наступило разочарование?
– Нет, не наступило. Мы даже с Юлькой Чечериной обсуждали, я помню, ту историю первых вот этих вот больших потерь, несуразицы в управлении армии, и она там живёт внутри до сего. Она говорит, ну да, так рождается новая русская армия. Ну, действительно так, и по-другому не может и быть. У нас мобилизации не было сколько лет? По-моему, 80, да? У нас не было вот таких фронтовых операций больших с такое же количество лет. Поэтому каждый раз, ну то есть, это просто гигантская вообще трансформация вооружённых сил и всей системы управления, и это было и во время Великой Отечественной Войны, тоже там в самом начале, всё было, вся система управления перевернулась, потому что, ну, потому что другая ситуация. Это болезненно, но нужно понимать, что по-другому не бывает.
Есть ещё некая идеологическая нагрузка, она намного шире, чем спецоперация. Вы себе как это формулируете?
– Я помню первые дни перемирия 1915 года, после первой фазы военной. И вот когда я туда начал ездить, какой был романтизм людей, там до нескольких, что мы сейчас здесь будем строить вот то новое светлое общество, которое станет примером для России и потом и для всего мира. И вы знаете, я думаю, что это продолжает быть, потому что, вот хорошо, мы, естественно, заберём Украину, естественно, да. И естественно, там потом начнётся новое строительство. Что мы там будем строить с точки зрения идеологии? Мы здесь у себя ещё до конца это не сформулировали, но мы её чувствуем интуитивно, сформулировать пока не можем. Вот так вот, ну, дословно, да юра де факто, но мы к этому подберёмся рано или поздно.
Сейчас, судя по всему, по крайней мере, тот самый коллективный Запад, он готовится к большой войне. Есть такие опасения? Я понимаю, конечно, что мы все там доморощенные политологи, но может быть, правда, нужно было просто сидеть и не отсвечивать?
– Не, ну, не отсвечивать не получится. Почему не? Ну, для меня же очевидно. Я помню, был момент такой, знаете, я ещё был молодой, юный, вот мы первые гастроли Агаты Кристи, 90-91-й, там, второй год. Это уже когда без Советского Союза, уже когда огромная кризис. Я помню, в аэропорту где-то, и два относительно молодых человека по-английски разговаривают, что-то обсуждают, какое тут дерьмо всё. Я такой не задержался, начал говорить, ну, вас тут не все, типа, тупые, кто-то по-английски. Ну, мы там потом начали обмениваться в «фак ю» или «фак ю селф», вот это всё. Т.е. откуда это возникает, да? Было понятно, что отношения к нам недобрые, обманные, и что цель – экспансия, расширение, порабощение. отом, ну, эти же карты никто не выдумал, разделённую Россией на княжество, эти же приближения к нам, так сказать, НАТО никто не выдумал, книжки «Украина – не Россия» и везде, во всех странах, никто не выдумал сегодняшний фильм в Казахстане, куда школьников таскают, про то, как жестокие русские казахов там убивали и насиловали. Это же всё происходит, всё же понятно, куда катится. Поэтому вот нас же всех называют, что мы там зигуем, что мы за войну и так далее, что мы такие кровожадные. Слушайте, песня «Хотят ли русские войны?» она вот полноценно раскрывает философский смысл происходящего, что мы, да, мы умеем воевать, но не хотим, чтобы опять. Ну, когда ты знаешь, что у тебя через 3-4 дня будет массовое нападение на Донецк, и потом они выйдут в Белгород и здесь война уже будет, не на тех рубежах, а здесь. Поэтому решение-то же очевидное было. Поэтому я считаю, что люди, которые не хотят разбираться в действительности по тем или иным причинам, недоросли, слишком эмоциональны, и вот какие-то… Только они могут не видеть этого. Как только начинаешь адекватно разбираться, разумно, с пониманием и с изучением истории, всё, что там было хотя бы в 100 лет назад, не говоря уже про 300, поэтому человек, с моей точки зрения, который занимает сегодня другую позицию, нежели поддержка того, что происходит, он либо глупый, либо он какой-то, не знаю, засланный.
Финальный вопрос, который всем задаю. Что нам даёт уверенность, что мы победим, что у нас получится?
– Что нам даёт уверенность, что мы победим? В начале передачи я сказал, что я стал музыкантом, потому что не мог стать никем другим. Мне кажется, наша уверенность в победе, она зиждется на каких-то таких же внутренних… Это непонимание, это какое-то внутреннее знание, потому что в определённый момент оно включается, это внутреннее знание, и вот эти принципы какие-то надидеологические, какие-то большие, которые мы в себе несём, поэтому мы точно победим. Потому что мы лежачего не бьём, поэтому мы победим.
