|
Моряк
Регистрация: 06.06.2005
Сообщений: 145
Рецептов: 0
Сказал спасибо 0 раз(а)
Поблагодарили:
Благодарностей: 0 в раз(а) темах
: 0
|
ЛИК АНТИХРИСТА
(рассказ, за который оклевещут)
Я подозревал, что сходил с ума, но не обращал на это особого внимания. Не скажу, чтобы это совсем меня не занимало – я с интересом наблюдал за тем, как прогрессирует мое безумие, - но все же не особо переживал за свое будущее. Мало ли сумасшедших художников? Ван Гог регулярно в психушке околачивался. Врубель отсиживался. Адольф Вельфли в ней всю свою жизнь провел, потому как был шизофреником. Надо б должное отдать и Жану Дюбюффе: за то, что возвел каляки пациентов психиатрических клиник в ранг искусства, которому и название придумал – ар-брют. “А мы тоже творим!”, чтобы вы там ни говорили про упадок европейского, да и мирового искусства. А, черт! Может, мне только лучше будет в психушке. Не придется заботиться о пропитании, да и о признании; если мои картины выставят на выставке под вывеской вроде упомянутой, мне не придется даже терпеть критику и как-то отвечать на нее, что-то выдумывать для обоснован6ия своего творчества. К чему сумасшедшему теории и концепции? А смех – так что ж, будто его и раньше мало было? Я привык. Мне плевать.
Мне 20 лет, и моя жизнь катится к черту под хвост. В самую темную жопу, куда не проникает даже лучик вонючего солнца. Какова жизнь, таково и искусство. Пусть себе морщатся и отводят глаза, пусть к их горлу подползает тошнотворный комок, когда они видят моих могильных червей и мух, кружащихся над трупной массой. Ведь так же
Взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно…
Так, пусть, будь они прокляты! Ведь это и есть моя жизнь! Гребанная жизнь без всякого просвета. Мне 20 лет (ну и что, что я уже сообщил). Девушка, которую я люблю (любил?), меня презирает. Точнее, презирала… Меня выгнали из университета за регулярные пропуски, и мои родители еще не подозревают об этом. Они высылают мне на обучение и проживание на съемной квартире деньги, которые я трачу на холсты, краски и вино. То есть на предметы, которые они считают никчемными и бесполезными.
Стоит отметить, что я самоучка. Родители не обращали внимания на мое увлечение искусством и тягу к рисованию. Или не считали нужным обращать. В моем окружении также никогда не было людей столь же увлеченных живописью, как я. Погруженный в себя и чистый лист бумаги, я был чужим и в школе и в универе. Учителя, преподаватели и родители меня упрекали в том, что я не умею ладить с людьми. Да только я и не желал с ними ладить. Какое мне дело до людей, совершенно мне безынтересных? И - да, я забыл сообщить, что у меня нет друзей. Еще я упоминал девушку… она была моей ошибкой, мне не следовало тратить на нее время, но я поверил ее словам, что она не просит к себе любви большей, чем моя любовь к искусству, и что она навсегда останется со мной, принимая меня со всеми моими недостатками. Но я не хочу более вспоминать о ней, или еще о ком-то из людей, кои меня окружали. В людях нет ничего хорошего, они не стоят траты на них ни нервов, ни времени. Я окончательно имел несчастье убедиться в сей незамысловатой правде… Что же касается меня, я такой же человек, и у меня полно недостатков. Как можно заметить, эгоизм занимает отнюдь не последнее в их иерархии, место. Если говорить начистоту, то я согласен с тем, что я – неудачник. С детства и до сих пор. Ну да, ведь я сижу в полной жопе. Нет ничего удивительного в том, что я начал сходить с ума. Я бы даже сказал, что это закономерное заключенный эпилог моей никчемной жизни.
Когда же я это понял? Как я осознал, что подошел вплотную к черте, за которой нет места разуму? Начну сначала.
Около двух недель назад у меня состоялась выставка. Понятно, не персональная, а выставка местных художников. К слову, в первую очередь подготовка к ней являлась причиной моих пропусков, и, следовательно, моего исключения из универа, а вовсе не мои одинокие возлияния, обусловленные исключительно депрессиями.
Мои картины, как обычно (впрочем, это была лишь вторая моя выставка), обходили стороной, морща носы, будто слышали наяву трупный запах с их изображений, и направлялись к лесным пейзажам одной дурочки. Другие художники относились ко мне с сочувствием, сквозь которое сквозила незлобивая насмешка. Во всяком случае, самые совестливые из них. Многие высокопарные тупицы считали меня полным бездарем. Особенно эта сука со своими деревцами. Ах, да, она и была моей девушкой. Каким-то неведомым мне образом, мы терпели друг друга целых 3 месяца, а теперь даже не смотрели друг на друга.
Смотрел же я и на немногочисленных (не более 20 человек за день, притом, что вход почти даровой) посетителей, и на снобов-коллег, с кривой циничной усмешкой.
Как я уже сообщил, от моих картин держались подальше, и потому я с любопытством разглядывал человека, который в течение нескольких минут рассматривал мои полотна. Он смотрел на картины, я смотрел на него: лет на 5-7 старше меня, высокий рост, длинные черные волосы, хвостом сползающие на спину, серьги в ушах, пальцы в кольцах… На педика все же не похож, значит, типичный представитель какой-нибудь субкультуры. Дьявол его! Я тоже слушаю рок-музыку, но я не вешаю на себя тонны металла, и мои взъерошенные волосы не достают даже до плеч.
- Вы – художник? – внимательно изучив каждую картину, он обратился ко мне низким приятным голосом.
Мне захотелось съязвить что-нибудь вроде “Нет, Сальвадор Дали”, но я лишь сдержанно кивнул. Если он сейчас скажет, что я – бездарь, что мои картины – дерьмо или что-нибудь в таком роде, я его пошлю на три веселых буквы!
- Мне понравились ваши картины. Я бы хотел приобрести пару из них. Сколько вы просите? – он достал бумажник.
Признаться, я ошалел. Я никогда не думал, что кому-либо может придти в голову такая бредовая мысль, как покупка моих картин, и потому никогда не прикидывал их цену. Немного придя в себя, я спросил:
- Какие картины вы бы хотели приобрести?
Он указал на них, чем поразил меня: какой извращенный вкус!
Одна из них называлась “Смерть без определенного места жительства”, и демонстрировала мертвого бомжа. В то время как другая именовалась “Абстрактным Хаосом”, и была выполнена в стиле абстрактного экспрессионизма. Мне она не очень нравилась, и я решил, что просить за нее крупную сумму будет нечестно. За первую же я попросил немало: мне было жаль с ней расставаться, но я решил, что напишу дубликат. Парень не возражал и не торговался. Но и уходить он не торопился.
- Я хотел вас спросить… - начал он. – Вы пишете на заказ?
- Смотря что, – усмехнулся я.
Он внимательно посмотрел на меня, и слегка улыбнувшись, произнес:
- Напишите Антихриста?
Я задумчиво почесал свою, хоть и не бороду, которую обязан носить любой уважающий себя художник, но все же бородку:
- Видите ли, какое дело: я не Гюстав Доре, не Гюстав Моро, не Густав Адольф Мосса, и даже не француз…
Парень слегка нахмурился:
- Что вы хотите этим сказать?
- Лишь то, что я не романтист и не символист. Я не пишу библейские сюжеты. Я – гребанный экспрессионист. И мой любимый художник – Фрэнсис Бэкон.
Я думал загрузить его именами и фамилиями, но он, видно, разбирался в искусстве.
- Бэкон, конечно, любопытное явление в живописи. Но еще более любопытен, как человек. Прямой потомок великого эмпирика, изгнанный отцом из дома за гомосексуальные наклонности. Всю жизнь проведший в трущобах Лондона, играя в азартные игры, злоупотребляя алкоголем и наркотиками, и регулярно меняя любовников, среди которых был и внук Зигмунда Фрейда – художник Люсьен…
- Я все это прекрасно знаю.
-… И еще он был убежденным атеистом.
Я кивнул:
- Да, как и я.
- Это не имеет значения. В первую очередь, вы – художник, и это дает вам немалые права. Вы не задумывались над этим? Вы имеете право на собственный взгляд на привычные вещи. Вы видели изображения Антихриста? – он помолчал, но поскольку я не отвечал, продолжил. - Веками люди изображали Дьявола как ужасное чудовище, чаще всего, в образе Дракона. Существует легенда, будто одному средневековому художнику, написавшему Дьявола жутким чудовищем, во сне явился прекрасный, но темный ангел и обвинил его в клевете. Художник не выдержал потрясения и умер. В эпоху Нового Времени люди изменили свое отношение, и уже упомянутый вами Доре, к примеру, писал Люцифера – задумчивого темного ангела. Как же не вспомнить и врубелевского Демона – этого прекрасного сумрачного юношу… Иногда художники, главным образом, увлеченные оккультными учениями, как, скажем, Уильям Блэйк, писали Зверей Апокалипсиса. Но Антихрист, как человек… Его образ крайне редок в изобразительном искусстве. Мало кто смел представить Христова антипода. Я же предлагаю вам именно это.
Некоторое время я молчал, продолжая поглаживать бородку. Наконец медленно выговорил:
- Буду с вами честен. До этого я никогда не писал на заказ. До вас никто даже не смотрел на мои картины…
- Да, люди не хотят видеть красоту в том, что отличается от общепринятого и внушенного им с детства понимания красоты. Наверняка, их тянет к картинам с цветами, как у той девушки?
Я выдавил улыбку:
- Она – моя бывшая девушка… Впрочем, это не имеет значения. Я согласен написать картину вам на заказ. В знак уважения к вашей осведомленности… Вы хорошо разбираетесь в живописи, это заставляет меня проникнуться к вам симпатией. Вы, случаем, сами не художник?
В ответ он вежливо улыбнулся:
- Я хорошо разбираюсь и во многих иных вещах. Но нет – увы, не художник. Хотя в определенной степени мы все художники.
- Я не согласен с этой избитой фразой. Художником может быть человек только созидающий сознательно; с ударением на последнем слове.
- Это я и имел в виду. Созидающий и разрушающий.
Я так увлекся беседой с пять минут назад совершенно мне незнакомым человеком, что, незаметно для себя, начал выражать свои мысли чрезмерно эмоционально, и на нас обратили внимание другие художники и посетители.
- Нет же, нет! – воскликнул я. – Творцом не может быть человек разрушающий!
- Любое созидание – есть разрушение. – спокойно отпарировал он. – Что-то создавая, вы, так или иначе, разрушаете то, что было “до”. Даже Первый Создатель – Бог, – создав Мир, разрушил первоначальную Пустоту. Создав зверей, Он вынудил их уничтожать растения и друг друга. И только человек смог оправдать свое существование созиданием…
- Но человек – самое жестокое и разрушительное животное! К тому же некоторые насекомые…
- Создают лишь то, что им задано генетически. Паук никогда не построит муравейник, а муравей не сплетет паутину. Да что там: паук одного вида не соткет иной паутины, чем та, что свойственна ему. Только человек оправдывает свое бытие творением. И все войны и убийства служат пищей его творениям. Что бы вы писали, не будь смерти? Что бы вы обличали, не будь пороков? Все добро происходит из зла. Вспомните слова Воланда: “Глупец, что бы делало твое добро, не будь моего зла?” или Мефистофеля: «Я – часть той силы, что желает зла, но творит лишь благо”. Это старо, как мир. Но люди позабыли об этом.
Я, наконец, заметил, что за нашей беседой с интересом наблюдают, и тихо сказал:
- Вы правы. Я не копал так глубоко. У меня не хватало на это терпения. Я – не философ, я всего лишь – гребаный экспрессионист.
Парень дружески положил руку мне на плечо:
- Иногда картина одного гребаного экспрессиониста, наглядно изображающая нашу жизнь, стоит сотни отвлеченных философских трактатов. – Он достал блокнот, и, вырвав лист, написал на нем цифры. – Это мой сотовый, позвоните мне, если возникнут какие-то вопросы, или когда закончите, или же если просто захотите с кем-нибудь поговорить.
Взяв бумажку, я замялся:
- Не могли бы вы оставить домашний? Видите ли, у меня нет сотового. Я не видел в нем нужды.
Покупатель едва заметно прищурился:
- Вы сейчас очень нуждаетесь в деньгах? – спросил он.
- Покажите мне того, кто в них не нуждается.
- Я спрашиваю вас: сейчас, в данное время у вас есть трудности с деньгами?
- Ну… вообще-то родители регулярно высылают мне деньги, не подозревая, что из универа меня выгнали. На скромную жизнь хватает, а большего художнику и желать не пристало.
- На те деньги, что я вам заплатил за картины, вы вполне сможете купить себе приличный сотовый.
Я только кивнул. Совсем о них забыл: как-то непривычно получить деньги за свое творчество.
- Я даю полную свободу вашему воображению. Пишите, как пишется. До свидания.
Повернулся, и будто нарочито показно, не подавая руки, спрятал обе в карманы плаща, под мышкой одной зажав картины, - и ушел. Вовсе ушел из выставочного зала, оставив меня под любопытными взглядами “коллег”.
В тот, и последующие дни выставки, не произошло больше ничего интересного: этот посетитель, чьего имени, как я понял вскоре, оправившись от сильнейшего впечатления, так и не узнал, не заходил; другие же, как обычно, бросали один взгляд на мои картины, и больше старались не смотреть на них.
Впрочем, однажды на выставку забрели журналисты: фотографировали, беседовали с художниками. Хотели и мне “задать несколько вопросов”, но я лишь отмахнулся от этих навозных мух. Наверное, напишут, что художник такой-то, автор премерзких картин, очень невежлив и неприятен. Ну и славно – пусть бы так и написали… Хотя ведь не напишут, сволочи, - даже не помянут меня. Черт с ними – газет я не читаю, и теперь читать не стану.
Всю неделю, пока длилась выставка, я находился на ней с утра до вечера, и к ночи я чувствовал себя совершенно измотанным, чтобы работать. Как только она закончилась, я отменно выспался, закупился вином и красками, и к ночи у меня возникло желание чем-либо заняться.
… Проснулся оттого, что Солнце заливало комнату ярким светом. Я прищурился на него, и про себя обозвал “сучьим светилом”. Головой лежал я на чем-то твердом. В горле царила засуха. Я приподнялся, и обнаружил, что к одежде прилипли обрывки газет, замаранных краской. Обрывая их, я вдруг понял, что в качестве подушки мне служил валявшийся на полу холст с большим невнятным пятном красно-черного цвета на поверхности. Провел по волосам – спутанные и затвердевшие. Припомнил, что вчера немало выпил, потому что работа не ладилась. Припомнил также, что кричал на холст, а потом и бил его.
Нащупал в кармане сигареты, но не обнаружил ни спичек, ни зажигалки. Привычно выругавшись, побрел в ванную, чувствуя себя самым мерзким образом, и нет ничего удивительного, что меня вырвало прямо в раковину. Вторично выругался, обнаружив отсутствие горячей воды… Мокрый и замерзший, после бесплодных попыток отмыть краску с головы, я убедился в том, что сегодня все и вся против меня. Нужно было сходить в магазин – купить спички и шампунь, и еще что-нибудь поесть.
Погода стояла жаркая – вовсю распалялось это сучье светило, и, тем не менее, я надел шляпу, и чтобы завершить свой идиотский вид, - плащ, который наглухо застегнул. К этому добавил солнцезащитные очки, и выглядел теперь как (полный идиот) шпион из старых фильмов.
Сиплым голосом я попросил лапшу быстрого приготовления, шампунь (по привычке – самый дешевый – какие-то лесные травы) и коробку спичек. Нащупав в кармане деньги, понял, что их непривычно много, и попросил еще десяток яиц. Продавщица положила все в пакетик и бросила на меня подозрительный взгляд, в котором я уловил (вроде бы) надежду. Как будто она ожидала от меня какого-то подвоха: что я не заплачу что ли? Или что я сейчас достану пушку и, махая ей перед ее носом, потребую кассу или ее саму? На что она рассчитывала? Я достал деньги и молча протянул ей. Она молча отсчитала (на калькуляторе) сдачу и протянула мне. Мы мирно разошлись, чтобы больше никогда не увидеться, быть может, снова. Гадкий художник и глупая продавщица. Как мило, мать вашу. Не более мило, чем мерзкий художник и глупая художница. Черт бы ее побрал, иногда она засоряет мои мысли… Надо вымести ее из воспоминаний. Она никогда не любила меня. Теперь-то я понимаю, что она лишь делала вид из жалости. Но потом поняла, что мне не нужна ее паршивая жалость, и что я вообще не из тех людей, кого можно жалеть, и сразу отвяла. Ей нужен был белый и пушистый зверек, а она получила непокорного хищника. Ну и к черту вас всех с вашей надуманной любовью, пошлые шлюхи. Я один и мне так хорошо. Всегда буду один…
Квартира, которую я снимал, находилась на 10 этаже в подъезде, в котором не работал лифт. Кое-как дополз до своего жилища, и с трудом отворил дверь. На что же походила моя однокомнатная квартира! Я снимаю ее уже третий год, но все же не чувствую себя здесь – дома. Вся комната завалена газетами, замаранными краской, они же служили коврами, а стены украшены моей жуткой мазней. Из мебели можно было лицезреть лишь шифоньер, кровать и две тумбы. Я не обзавелся даже телевизором; однако у меня имелся кассетный магнитофон, хотя и им я почти не пользовался. Если подумать, то все же я вел богемный образ жизни: не учился и не работал, а только бродил по улицам, пил и спал, да время от времени, по мере нахлынивания вдохновения – марал холсты. Чем хуже какого-нибудь Модильяни? Хотя у того были сотни (тысячи?) любовниц, а я…
Ну и к дьяволу всех их.
Перекусив и побрившись (не тронув, само собой, обязательную бородку) я решил, что надо позвонить этому типу и поговорить с ним о картине… о том, что ничего не выходит.
Надо хотя бы узнать для чего ему нужен образ Антихриста. Ну не просто же так – дома повесить?! Может, для фильма? Или – вероятней – для обложки альбома его группы? Если верно последнее, то следовало бы прослушать этот альбом. Ведь если от художника требуется образ для чего-то, ему надо ознакомиться с этим “чем-то”. С текстом книги, сценарием фильма, песнями альбома… И затем уже, следуя настроению, концепции и проч. рождается визуальный образ. Разве не так писал иллюстрации (в т.ч. к своим книгам) Альфред Кубин? Разве не так пишет оформитель книг русских фантастов и арийских альбомов Лео Хао?
Итак, я позвонил ему, и он был первый человек, которому я позвонил за две недели с момента приобретения мобильного. Договорились во сколько и где встретиться. Только после того, как я отключился, обратил внимание, взглянув на часы в телефоне, что до назначенного времени у меня остается каких-то двадцать минут, тогда как доберусь до назначенного места, в самом лучшем случае, как раз через 20 – плюс-минус пять – минут. Сукин же сын! Не мог он так и сказать: через 20 минут?! Я-то думал, еще нет и 12, тогда как время подходило к трем.
…Опоздал я незначительно, и на мое извинение он заметил только, что не надо никогда ни перед кем извиняться.
Во время дороги в тесном, душном автобусе я обдумал, что необходимо спросить у этого парня, и в первую очередь, спросил его имя.
- Знакомые зовут меня – Ирод,
- Знакомые? Хорошие у вас знакомые. Мне тоже так называть вас, или, может, вас по батюшке… Кто там, не помню. Ирод Навуходоносорович, допустим.
- Сыном Навуходоносора являлся Валтасар… Впрочем, вы остроумны. Мне нравится ядовитый юмор. Зовите просто – Ирод. Что вам в моем имени? Нам дают имена, мы их не выбираем. Вам самим нравится ваше имя? И – мне кажется – пора перейти на “ты”.
- На имя – не жалуюсь. Мне даже не придумывается никакой псевдоним, когда я задумываюсь над ним.
- Возможно, вскоре у тебя появится твое Имя, то, которое будет соответствовать тебе.
- Или просто глупое прозвище… - пробурчал я, но собеседник, даже если и расслышал мои слова, проигнорировал их.
Мы неспешно зашагали по парковой улице, и я хотел уже, не тратя больше времени на бессмысленные слова, заговорить о картине. Я готов был сообщить тот образ, который я набросал за последние несколько ночей, и заметить, какая проблема при этом возникла у меня, но мне помешали.
К нам подошли двое парней в спортивной одежде и с развязным видом спросили сигареты. Я молча протянул им две. Понятно, этим дело не закончилось.
- Вы че, это, двигаетесь тут? Откуда сами?
Вонючая гопота. Когда уже ваши прогнившие мозги догниют под землей?! Одно удовольствие: докопаться до кого-нибудь, отобрать деньги или избить. Ублюдки, я их не терпел, потому как за свои “дерзкие ответы” был уже несколько раз бит ими. Мне стало любопытно: попадал ли в такие ситуации Ирод, и что он обычно делал? Убегал, теряя весь свой достойный вид? Дрался, и в таком случае, бывал избит? Не может же быть, чтобы на него – с его-то внешностью – не обратили внимания такого рода твари!
- Че молчите? Много вас здесь таких вот, пидоров, ходит.
Я приготовился к драке и выпалил:
- Ты, сука, ты, смотри, что говоришь!
- А че здесь смотреть? Итак, видно. А ты сам за языком следи, пока еще стоишь. – Он засмеялся, а мой кулак уже готовился разбить его нахальную рожу, когда Ирод пробасил:
- Идите, куда шли.
Парень перестал смеяться и подошел вплотную к моему знакомому, который был почти на голову выше и меня и этих двух.
- Че? Че ты прохрипел, член волосатый?
- Идите, куда шли. – спокойно повторил Ирод.
- Не, а че ты? Может, ты нам угрожаешь? Может, ты своих дружков-пидоров позовешь? Или там, дядю-милиционера? А?
Без колебаний, легким и даже изящным движением руки из-под плаща Ирод извлек нож. Не какой-то там перочинный, или кухонный. А сувенирный, с рукояткой в форме змеи, и – это не вызывало у меня сомнений, - остро наточенный. Этим ножом он тут же полоснул по протянувшейся к нему руке ублюдка. Лезвие глубоко рассекло ладонь, из которой хлынула кровь. Проклятый гопник завопил и прижал руку к спортивной куртке.
- Уходите, пока живы.
Бросая в наш адрес самые непристойные ругательства, и обещая потом поймать, гопники свалили куда-то в сторону. Ирод вытер нож о траву, и я вслух заметил, что это красивое оружие. Он протянул его мне:
- Дар. Вдруг пригодится.
Мы неспешно продолжили путь. Я шел совершенно обозлившийся и удивленный невозмутимостью собеседника.
- Что вы думаете о таких… таких тварях?
- Я не думаю о них. Они не достойны этого. Жалкие ограниченные люди. Глупцы и трусы по своей натуре. Они лишь сор на нашем пути. Однако, хватит. Они не достойны, чтобы о них говорили, и тем более, чтобы их боялись. Вернемся же к нашей беседе. Ты собирался что-то сказать о картине? Что-то не так?
Мы шли по парковой дороге. Вокруг было много самых различных людей: молодые мамаши, старики с тросточками, дети… Меня это почему-то обрадовало. В голосе Ирода мне почудилось что-то угрожающее. Хотя лицо его оставалось бесстрастным: он не смотрел на меня – прямо перед собой; его брови не хмурились и губы не выражали ни злобы, ни улыбки… Мне подумалось, что он довольно красив. Я одернул себя – еще не хватало находить красоту в парнях! Он заговорил:
- Художник – человек, который видит что-то в чем-то. То, чего обычный человек никогда не заметит, не придаст значения, художник зацепит своим чутким взглядом, и воплотит на холсте, на удивление и недоумение всех остальных. Художник – человек, который видит красивое там, где другие видят безобразное. Ты – экспрессионист, тебе ли не знать.
- В пример ваших рассуждений я бы привел работы фотографа, который, видимо, очень хочет быть художником, и, на мой взгляд, является им – Джоэля-Питера Виткина. Он запечатлевает всевозможных уродцев: карликов, калек, трупы, гермафродитов и транссексуалов. Он еще тот извращенец, если учесть, что живет с женой и ее любовницей.
- Виткин – эксцентрик, хоть он и утверждает, что не хочет никого шокировать, и утверждает, что хочет показать прекрасным отвратительное. Может, последнее и так, но все же он – эксцентрик. В качестве более удачного примера можно привести Здислава Бексинского – его картины искренни.
- Вы считаете, он находил красоту в своих жутких видениях?
- Может, и не находил. Но воплотил так, что я ее в них вижу.
- Мне тоже импонируют работы Бексинского, но мне думается, что это нечто не доступное нашему пониманию, нечто…
- Метафизическое.
- Я хотел сказать, запредельное, потустороннее…
- Суть одна. Художников, которых озаряют метафизические видения не так много. Скажем, Чюрленис или Спиллиарт. Но только Бексинский узрел такие бездны ужаса, куда, кажется, еще никто не погружался.
- А как насчет Отто Дикса? Это – к красоте в мерзком…
Ирод едва заметно усмехнулся:
- Дикс и не стремился к тому, чтобы мерзкое показать красивым. Скорее, наоборот. Не только мерзкое, но и то, что прочим представляется красивым, Дикс изображал нарочито отталкивающим. Карикатурно преувеличивал гадкие мелочи. В общем-то, это присуще почти всем экспрессионистам. Они воплощают реальность, так…
Я поспешил перебить. Мне – экспрессионисту – этот умник собирается объяснять, что и как я изображаю
- … Воплощают реальность, так, как сами ее видят, воспринимают. И что неприятно обычному обывателю, потому что он ее воспринимает совсем иначе, и потому никогда не оценит по достоинству картины того же Дикса – я это имею в виду.
Он промолчал, и в течение какого-то времени мы шли молча. Когда мы дошли до дороги, я нарушил молчание тем, что чуть не прокричал ему в ухо – дорога переживала свой час-пик, и гул машин стоял стеной, изолирующей иные звуки:
- С вами, конечно, очень интересно беседовать, однако я действительно хотел обсудить заказанную вами картину.
Ирод, в отличие от меня, не кричал, однако я вполне расслышал его низкий голос.
- Все это время мы только ее и обсуждали. Впрочем, я могу предложить зайти ко мне домой – это совсем недалеко, и более подробно обсудить за бокалом вина.
Я был рад согласиться.
…Квартира Ирода меня поразила. Приятно поразила. Мой маленький уголок искусства походил на свалку, его – на музей. Без сомнения, будь он более богат, он приобрел бы коттедж или особняк, а живи где-нибудь в Англии или Германии – замок. И, несомненно, что тогда на стенах висели бы не эти подделки, а подлинные шедевры мировой живописи. Среди репродукций я сразу же узнал Лампу Дьявола Гойи, Голгофу Мунка и Художника-скелета Энсора. Остальных он назвал мне: отрубленная голова принадлежала Виртцу, распятая проститутка – Ропсу, а поразившая меня картина под названием Смерть могильщика – Карлосу Швабе, чьего имени я раньше не слышал. Это лишь самые впечатляющие картины в коллекции. Однако также имелись репродукции работ Редона, Клингера, Гигера, Фукса; Ад Босха и Триумф Смерти Брейгеля старшего. Меня удивило, что неизвестному художнику удалось столь четко на небольшом холсте воспроизвести все мельчайшие детали полотен последних. Также меня позабавила картина неизвестного мне Хуго Симберга – Сад Смерти: два скелетика заботливо поливали грядки из леек. Также имелись тонкие и хрупкие репродукции скульптур Джакометти. Дизайн комнаты был продуман до мелочей. Тона с редким изяществом сочетались друг с другом, создавая приглушенную атмосферу причудливой ночи. Мягкий ковер, шкаф, заставленный книгами, большие зеркала, роскошный альков… Если бы не компьютер, стоявший на письменном столе, создавалось впечатление, будто этот человек живет не в этой эпохе, а, вероятно, и не в этом мире. Без лишних усилий мне вспомнился герой Гюисманса. Все же этот человек был художник, чтобы он ни говорил.
Я взглянул на аккуратные ряды книг в шкафу – среди них были как современные издания, украшенные произведениями мировой живописи, так и раритеты, заказанные через Интернет, - и уже не удивился, отметив в первом ряду Бодлера, Лотреамона, Д’Оревильи, Пшибышевского, Пеладана, и того же Гюисманса. А, кроме того – Ницше, которому вряд ли пришлось бы по нутру соседство со всем этим decadence. Заметив мой интерес, Ирод кивнул:
- Это любимые книги. За ними расположены те, кто не столь мне близок. Где-то ближе к концу рядов можно найти всякий схоластический бред и всяких нытиков типа Кьеркегора или глупцов вроде Шопенгауэра. Отдельно я храню эзотерическую литературу. Она требует иного состояния для прочтения. Рационально ты никогда не поймешь смысл, к примеру, Книги Закона Кроули. Это иное видение мира, я бы сказал – видение сквозь мир… Давай я тебе кое-что прочту. Ты любишь поэзию?
- Предпочитаю прозу, она не требует столь длительного осмысления, или перечитывания.
Ирод тихо засмеялся.
- Именно за это я люблю поэзию. Однако – Лотреамон, эта загадочная личность французской поэзии. И его кощунственные Песни Мальдорора. Тебе это что-нибудь говорит?
- Да, конечно, но я не читал.
- Ну что ж, прослушайте. – И наугад открыл страницу.
Иные пишут для того, чтобы заставить публику рукоплескать своей
добродетели, напускной или подлинной. Я же посвящаю свой талант живописанью
наслаждений, которые приносит зло. Они не мимолетны, не надуманы, они
родились вместе с человеком и вместе с ним умрут. Или благое Провиденье не
допустит, чтобы талант служил злу? Или злодей не может быть талантлив? […]
Я насмотрелся на людей, мерзких уродов с жуткими запавшими глазами, они
бесчувственнее скал, тверже стали, злобнее акулы, наглее юнца, неистовей
безумного убийцы, коварнее предателя, притворней лицедея, упорнее
священника; нет никого на свете, кто был бы столь же скрытен и холоден, как
эти существа, им нипочем ни обличенья моралистов, ни справедливый гнев
небес! Я насмотрелся на таких, что грозят небу дюжим кулаком, - так угрожает
собственной матери испорченный ребенок - верно, злой дух подстрекает их,
жгучий стыд превратился в ненависть, которою горит их взор, они угрюмо
молчат, не смея выговорить вслух затаенных своих святотатственных мыслей,
полных яда и черной злобы, а милосердный Бог глядит на них и сокрушается.
Насмотрелся я и на таких, которые с рождения до смерти, каждый день и час,
изощряются в страшных проклятиях всему живому, себе самим и своему
Создателю, которые растлевают женщин и детей, бесстыдно оскверняя обитель
целомудрия. Пусть вознегодует океан и поглотит разом все корабли, пусть
смерчи и землетрясенья снесут дома, пусть нагрянут мор, глад, чума и
истребят целые семьи, невзирая на мольбы несчастных жертв. Люди этого и не
заметят. Я насмотрелся на людей, но чтобы кто-нибудь из них краснел или
бледнел, стыдясь своих деяний на земле, - такое доводилось видеть очень
редко. О вы, бури и ураганы, ты, блеклый небосвод, - не пойму, в чем твоя
хваленая красота! - ты, переменчивое море - подобие моей души, - о вы,
таинственные земные недра, вы, небесные духи, о ты, необъятная вселенная, и
ты, Боже, щедрый творец ее, к тебе взываю: покажи мне хоть одного праведного
человека!.. Но только прежде приумножь мои силы, не то я могу не выдержать и
умереть, узрев такое диво, - случается, еще и не от такого умирают.
… За бокалом вина, когда он называл мне авторов картин, чьи репродукции висели на стенах, я спросил Ирода:
- Почему вы не заказали мне написать копию?
- Во-первых, я не встречал оригинальных изображений Антихриста. Во-вторых же, я не хотел умалить твое достоинство. Я весьма сомневаюсь, что ты согласился бы писать копию. Не так ли?
- Да, пожалуй, вы правы.
- Кроме того, я видел в тебе потенциал. Ты не какой-то копиист. Ты – самодостаточный и самобытный творец. – Ирод посмотрел мне в глаза, будто заглянул в душу… хотя, какую душу? – в нутро – самое глубокое зловонное нутро. Вдоволь налюбовавшись дерьмом, скопившимся во мне, он отвел взор и слегка улыбнувшись, бросил. – Пируй же, творец. Тебе мои хлеб и вино.
Мы пили и смеялись в тихой обстановке, окруженные искусством и погруженные в него в нашей беседе, пока, после обсуждения любовных переживаний Кокошки, он не спросил меня:
- Ты все еще любишь и хочешь, чтобы она вернулась к тебе?
- Кто? – я изобразил удивление на лице, хотя, конечно, понял, о ком он.
- Та девушка. Художник лесных пейзажей.
- А. Я и думать о ней забыл. Зачем? Мы с ней совершенно разные.
- Как ты думаешь, где разница, где та грань, что отличает мужчину от женщины?
- Я думаю, где-то ниже пояса! – допив очередной бокал, я рассмеялся, и налил еще вина.
- Я же считаю, что разницы нет. Кто и что угодно может стать предметом сексуального желания: женщина, мужчина, ребенок, старик, животное, мертвец, одежда другого пола, боль… Любой предмет может стать фетишем.
- Кажется, где-то у Сартра я что-то такое читал.
- Допустимо все, что приносит наслаждение, и не приносит вред другому человеку… Если только он сам этого не захочет, конечно.
- А как же в таком случае быть с животными и мертвецами? Откуда вам знать нравится ли им такое обращение?
- Мертвецы – не люди. Трупу абсолютно безразлично, что с ним делают. Это вещь. Животные же – существа недостойные того, чтобы Человек справлялся у них. Всю историю человека они выполняют функцию служения ему. Почему-то мало кого смущает и волнует, какую боль испытывают звери на пахоте, в цирке, не говоря уж о скотобойне. Однако о так называемой зоофилии тут же вопят как об аморальном! Людей, насилующих животных намного меньше, чем тех, кто издевается над ними и убивает ради собственного удовольствия, при этом нередко на законных основаниях!
Я не нашел, что возразить.
Ирод продолжал:
- Ты даже не представляешь, какие порой хитроумные и изощренные уловки придумывают люди, дабы получить удовольствие, и не быть уличенными в своих извращенных пристрастиях. Мужчина-трансвестит может надеть под брюки женские трусики или колготки. Девушка с мазохистскими наклонностями может застегнуть ремешок так, что он будет причинять ей дискомфорт, но другие этого замечать не будут!
Я пожал плечами:
- Мне совершенно фиолетовы все эти извращенцы. Мне вообще плевать на всю эту любовь.
Ирод поднял палец, украшенный перстнем:
- Извращением это окрестили христиане. До них человек был волен жить согласно своей природе. О каком извращении может идти речь, когда каждый десятый человек – извращенец! Каждый пятый имеет отклонения, о которых предпочитает не думать и не признаваться в них даже себе. Лишь немногие не боятся говорить о них.
- Немногие? Да после сексуальной революции только о том и говорят!
- Да, мы выходим из-под власти закостенелого христианства, справедливо полагаясь на свободную волю человека. Примерно две тысячи лет цивилизованное человечество так жило. Следующие две тысячи лет свободная воля и мудрость наказывались глупостью и раболепием христианского догматизма. Мы уже вошли в новую постхристианскую эпоху, окрещенную некоторыми как Anno Satanas!
- Приехали. От секса к Дьяволу!
- Не перебивай, покуда я не закончил. Ты – тоже извращенец. То, что тебя, по твоим словам, не волнует никакая любовь – лишь следствие твоего комплекса, вытесненного страха, что она ушла из-за твоей несостоятельности, как мужчины.
- Да вы что, психолог?! Я не за диагнозом к вам пришел! – почему-то я так и не стал обращаться к этому человеку на “ты”.
- В том числе, психолог. Я многое могу сказать об авторе по картине. Почему вы расстались?
- Да мы и не встречались толком! Постоянно ругались, и еще она говорила, что я для нее слишком вонючий и волосатый! – неожиданно для себя я дико захохотал. Видимо, я уже был изрядно пьян. Насмеявшись, я сухо сказал:
- Хватит говорить об этой стерве. Мне надо уйти, пока я еще способен ходить, а мы до сих пор не поговорили о картине.
- Ты не прав. Мы о ней только и говорили все это время. Однако же, коли хочешь, говори, что за трудности ты испытал при написании.
- Я… - я задумался, поглаживая бородку. – В общем-то, образ я придумал.
- Так.
- Вы говорили: Антихрист – Христов антипод. Я исходил из этого. Зачем придумывать некое чудовище, коих немало в средневековой живописи… И которое затем обвинит меня в клевете, ха! – Я осушил бокал. – Весь ваш сатанизм – суть то же христианство. Только наоборот. Как бы наизнанку. Он обнажает все уязвимые места христианства, он лишь подчеркивает его противоречия. Что христианин, что сатанист одинаково похотливы, одинаково лживы, одинаково сребролюбивы; и те и другие благословляют войну и насилие. Средневековая Инквизиция наглядно демонстрирует минимальность разницы. Я одинаково презираю и ненавижу и то и другое. Подобно Ницше я шлю проклятие христианству – и сатанизму! Слышите, проклятие вам! – я вскочил и замахал кулаком в потолок.
Ирод усадил меня.
- Тихо, тихо! Глупец…
Я рассмеялся, осознав, какой спектакль только что разыграл.
- О чем я? А ну да, как пишут Христа все художники? Верно, распятым. Антихрист – тот же Христос наоборот. Я только лицо не знаю, какое писать: злое или печальное? Свирепое или смиренное? А вообще я Его повесил на кресте вниз головой. Ха-ха!
Ирод сурово взглянул на меня, и медленно выговорил:
- Будет ведомо же тебе, что так распят был Петр, считавший себя недостойным быть казненным, как Учитель.
Я вновь рассмеялся:
- Ну как же! Я знаю об этом. Вернее помню, что кого-то из апостолов так казнили. Но кто писал его? Неужели вы считаете, что мой Антихрист похож на Петра? Кроме того, по-гречески на табличке я поставлю имя. А в целом распятие я поместил в бездну огня. И оторвал ему ноги, обмотав его кишки вкруг доски.
- Замечательно. Твоя изощренная фантазия тебя не подвела. Извращенность твоего видения напоминает мне работы таких современных авторов, как Дэниель Мартин Диаз и Джесс Пеппер.
- Эти художники известны, в основном, благодаря Интернету. Я не люблю этот мир. Я не понимаю, зачем он нужен людям. Разве мало им безграничной естественной Вселенной, что нужно было создавать еще и виртуальную? А теперь каждый графоман и глупый любитель – люди, не имеющие ничего общего с искусством, не живущие им! – выкладывают свои так называемые произведения, имеют статус – талантливых! – писателей, поэтов… Раньше существовали какие-то фильтры, и публиковали только то, что заслуживало этого, а сейчас…
- Спокойно, мой экспрессивный друг! Во-первых, те самые фильтры – нередко являвшиеся духовной цензурой – не пропускали к печати и многих тех, кем восхищаемся и я и ты. К тому же среди того, что выкладывают в сети, встречаются произведения более достойные, чем те, которые публикуются. Во-вторых, знал бы ты сейчас многих художников, не существуй Интернета? Каждый ли может поехать в Европу и любоваться вживую, скажем, на шедевры Лувра? Но вот чудо! – можно любоваться тысячами картин, которые помещаются на маленьком круглом носителе. Мне нравится Интернет – это мир абсолютной свободы, где ты можешь быть, кем захочешь, говорить, что хочешь, и найти все, что пожелаешь. И в этом мире я сделаю тебя известным художником, а время сделает тебя великим.
… Последние слова донеслись до меня издалека, и я не уверен действительно ли это было сказано Иродом, или это уже являлось частью сна. Того сна, который еще продолжается, и видимо, никогда не закончится.
Я не могу сказать точно, во сколько я проснулся… Если, конечно, я вовсе пробуждался… Было темно, видимо, ночь еще только началась. Час, может, два. Далее мне сложно описать все последовательно и подробно. Я не совсем соображал происходящее, но дело было даже не в алкоголе, который почти отпустил сразу, как я понял, что сделал со мной Ирод. Я очнулся на его широкой кровати, в сумраке комнаты, освещаемой мерцанием монитора компьютера, и увидел его обнаженную спину со свободно ниспадающими на нее волнами волос – он сидел за столом и раскладывал пасьянс. На резной деревянной спинке кровати висела моя одежда, и я осознал, что абсолютно наг. Я все понял. Схватив вещи, я начал спешно одеваться.
- Еще рано. Спи. – бросил Ирод, не оборачиваясь. – Ты сейчас домой все равно не доберешься.
- …Как ты посмел… - мучительно не зная, что сказать, и неожиданно перейдя на “ты”, начал я. – Кто тебе… позволил так поступать?
Он обернулся.
- Успокойся. Нет ничего для тебя страшного в том, что произошло. Это девочкам может быть страшно. С тобой же ничего не случится.
- Я никогда не испытывал влечения к парням, так какого дьявола?..
- Или боялся себе в этом признаться? Все мы – художники в широком смысле – не от мира сего. Стремимся познать то, что простой обыватель боится даже своим именем назвать. Вспомни Верлена и Рэмбо, вспомни Уайльда, Бердслея, того же Бэкона…
- Да хоть Леонардо с Микеланджело! Мне насрать. Ты понимаешь, ублюдок, что я не такой? И что ты, сучья сатана, сделала?!
Ирод усмехнулся:
- Ничего особенного. Не ты первый, не ты последний. Имелись и девушки, и юноши, даже мертвец имелся один – не важно чей: интересно было испробовать.
- Мразь, сука, ублюдок… Я не давал тебе права отыметь меня.
- Успокойся же, и пойми, и пойми, наконец, что люди – не цель, а лишь средство для достижения твоих целей. Сегодня я использовал тебя для своего удовольствия, а завтра меня используешь ты. Я выбрал тебя не случайно. Я хотел подарить тебе свободу.
- Свободу… - я уже не метался в поисках слов, а волком смотрел Ироду в его холодные кошачьи глаза. – Где твоя вонючая свобода, сатанист? Ты – раб своих развратных желаний. Ты – раб своего Господина, такой же раб, как и христиане. Ты служишь Ему одной своей безудержной похотью.
- Молчи. Ты глуп. Я не служу никому, кроме себя. В этом весь принцип “вонючего сатанизма”, и все ему следуют, и ты – конечно же! – не исключение. Ты – свободный, очень свободный ум. Я выбрал тебя, потому что увидел в тебе ненависть. Всепоглощающую ненависть. Ненависть ко всему человечеству.
- Да, я давно подозревал, что я – мизантроп. – И выхватив подаренный им нож, полоснул Ирода по глазам. Завопив, мнимый Ирод схватился за лицо, и я перерезал ему горло. Сатанюга отправился делать минет своему хозяину. А я отправился туда, куда понесли меня ноги. Стоит ли говорить, что по пути я прирезал еще нескольких – скольких не помню – случайных прохожих, молодых тварей, смеявшихся надо мной, прежде чем оказался у ее дверей. Я долго стучал, и кричал, чтобы она пустила меня, но когда она открыла, я понял, что она не спала.
- Что ты не спишь! Уже поздно!
- Я рисовала… И что это ты так поздно шляешься, врываешься ко мне, наверняка, перебудив соседей, да еще с порога бросаешься на меня!
Я утишил свое возбуждение, и как мог спокойнее, произнес:
- Можно войти?
- Зачем?.. Хотя, ладно, входи. – я уже и так вошел. – Слушай, что с тобой? Ты пьян? Тебя били? У тебя ужасный вид.
- Мне надо умыться.
- Хорошо. Ванная там.
- Я знаю, где твоя вонючая ванная. – огрызнулся я, и, не снимая ботинок, зашел и запер дверь на щеколду.
- Да что с тобой? – она постучала в дверь. – Ты точно в порядке?
Я не ответил, включил воду на полную, и принялся оттирать с ножа кровь. Я глубоко порезал себе палец, и мне подумалось, что можно завершить все дела здесь и сейчас, и не ждать, чем обернется все это дальше. Но я должен был дописать картину, потому что теперь-то знал, какой у Антихриста лик. Спрятав нож в кармане куртки, я умыл лицо, и тщательно стер все кровавые пятна с одежды.
Когда я вышел, она спросила:
- Ты уйдешь или останешься?
- У меня есть дела.
- Куда ты пойдешь в таком состоянии? Тебе надо проспаться. Я постелю тебе.
Я остановил ее, схватив за плечи:
- Мы можем быть снова вместе?
- Мы уже говорили об этом. Ты знаешь, что я не люблю тебя, и ты сказал, что тебе все равно, и что ты тоже никогда не любил меня.
- Если бы… Но я солгал.
- Это ничего не меняет.
- Нет, меняет. Я люблю тебя! Почему же ты не можешь любить меня?! Что в этом сложного?!
- Прекрати! Ты говоришь глупости! К тому же делаешь мне больно!
Я лишь сильнее сжал ее плечи, она попыталась высвободиться, и я схватил ее руки.
- Я – говорю глупости! Я – рисую мерзости! Я – вонючий и волосатый! Я – злой и жестокий! Я – причиняю боль! А какую боль ты причинила мне! Ты хоть иногда думаешь об этом?! Ты могла дать счастье страдающему, а ты оттолкнула и усугубила его муку. Я – циничный! Да, но кто таким меня сделал?!
- Хватит! Прекрати! Ты сам себя делаешь несчастным и страдающим, и никто больше. И злоба твоя, она только твоя. Ты просто слаб.
Она старалась говорить спокойно и твердо, но ее выдавал взгляд – взгляд, полный страха, взгляд затравленной жертвы, взгляд, умоляющий о пощаде.
- Я любил тебя.
Я отпустил ее руки, и крепко обняв, поцеловал в губы.
- Я люблю тебя.
Она не сопротивлялась. Она успокоилась. Ее взгляд робко опустился вниз, и замер, когда я вонзил в нее нож.
- Я всегда буду любить тебя.
… Как добрался домой – не помню – и завершил картину.
Меня арестовали ближе к вечеру, когда я сидел на кровати и преспокойно делал эти записи. Я не сопротивлялся и, не кричал и не вырывался. Я чувствую себя очень хорошо. Не испытываю жалости ни к Ироду, ни к Ней, ни к Себе. Все получили по заслугам. Я не раскаиваюсь. Наверное, так и должен чувствовать себя безумец? Я закончу остаток дней в тюрьме или психушке. Лучше, конечно, второе. Во всяком случае, мне больше не придется думать о такой чепухе, как заработок, признание и слава. Я смогу отдаться единственно важному в этой жизни – искусству. Не все ли равно, кем я мог стать, и кем я стал? Не все ли равно, кем я себя ощущаю? Пусть поломают умные головы их психоаналитики: Антихрист подвешен вниз головой, посреди огненной бездны, у него оторваны ноги, и ничего не выражающее лицо. Мое лицо.
Примечания:
Винсент Ван Гог (1853-1890) – нидерландский художник–постимпрессионист. Страдал психическим заболеванием и неоднократно добровольно ложился на лечение. Покончил с собой: написав последнюю картину, с воронами, кружащими над пшеничным полем, вышел в это поле, и выстрелил себе в живот; умер двое суток спустя.
Михаил Врубель (1856-1910) – русский художник-символист и модернист. Автор цикла картин на сюжет Демона М. Лермонтова (Демон сидящий; Демон летящий; Демон поверженный и проч.) В последние годы жизни, потеряв зрение, страдал психическим расстройством.
Адольф Вельфли (1864-1930) – швейцарский художник-примитивист. Брошенный отцом-алкоголиком, работал батраком на фермах; затем был арестован за оскорбление общественной нравственности, признан психически нездоровым, и помещен в лечебницу Вальдау. Его творчество – картины, стихи, музыка – получили широкую известность после его смерти.
Жан Дюбюффе (1901-1985) – французский художник и скульптор, теоретик и основоположник направления ар-брют, или чистого искусства – творчества детей и душевнобольных.
“Мы тоже творим!” – название первой российской выставки искусства пациентов психиатрических клиник, прошедшей в начале 90-х годов.
,,, Взор художника провидит стан богини… - стихотворение Ш.Бодлера Падаль.
Сальвадор Дали (1904-1989) – испанский художник–сюрреалист. Известен причудливыми, но при этом реалистичными образами.
Гюстав Доре (1832-1883) – французский художник-романтик. Известен в частности многочисленными библейскими иллюстрациями.
Гюстав Моро (1826-1898) – французский художник-символист.
Густав Адольф Мосса (1883-1971) – французский художник-символист.
Фрэнсис Бэкон (1909-1992) – английский художник-экспрессионист. Потомок философа Фрэнсиса Бэкона. Писал искаженные портреты, олицетворяющие страдания и смятение людей. После того, как был изгнан из дома отцом-военным, заставшим его за примеркой нижнего белья матери, вел распутную гомосексуальную жизнь на лондонском дне.
Люсьен Фрейд (1922) – английский художник-гиперреалист. Внук психиатра Зигмунда Фрейда. Был другом, но не любовником Бэкона.
Художника, которого по легенде Дьявол обвинил в клевете, звали Спинелло Спинелли (1346-1410).
Сюжеты Апокалипсиса нередко встречаются в средневековой живописи, в т.ч. в цикле гравюр Альбрехта Дюрера (1471-1528). Антихриста изобразил, к примеру, Лука Синьорелли (1445-1523).
Уильям Блэйк (1757-1827) – английский художник и поэт-романтик, мистик и визионер.
Амедео Модильяни (1884-1920) – французский художник-экспрессионист, писавший преимущественно обнаженные женские портреты. Вел богемный образ жизни.
Альфред Кубин (1877-1959) – австрийский художник-символист, сочетавший сюрреалистические образы с экспрессией исполнения. Также писатель.
Лео Хао – современный российский художник фэнтези-арта, оформитель книг Перумова, Лукьяненко и других русских фантастов, альбомов Арии и Blind Guardian.
Джоэль-Питер Виткин (1939) – американский фотохудожник, известный скандальными работами, в частности Пир глупцов, где присутствует мертвый младенец.
Здислав Бексинский (1924-2005) – польский художник, фотограф и скульптор, изобразивший мир после Освенцима – деформированный мир, населенный полулюдьми-полутрупами.
Микалоюс Чюрленис (1875-1911) – литовский композитор и художник-символист.
Леон Спиллиарт (1881-1946) – бельгийский художник-символист.
Отто Дикс (1891-1969) – немецкий художник-экспрессионист. Изображал ужасы войны, калек, проституток в карикатурной, гротескной форме.
Франсиско Гойя (1746-1828) – испанский художник-романтик.
Эдвард Мунк (1863-1944) – норвежский художник-символист и экспрессионист.
Джеймс Энсор (1860-1949) – бельгийский художник-символист и экспрессионист. Изобразил гротескный мир масок и скелетов.
Антуан Виртц (1806-1865) – бельгийский художник-романтик и скульптор.
Фелисьен Ропс (1833-1898) – бельгийский художник-символист.
Карлос Швабе (1877-1927) – швейцарский художник-символист.
Одилон Редон (1840-1916) – французский художник-символист, предтеча сюрреализма.
Макс Клингер (1857-1920) – немецкий художник-символист и скульптор.
Ганс Рудольф Гигер (1940) – швейцарский художник и скульптор фантастического реализма. Воспел победу механического над природным, зла над добром, Дьявола над Богом.
Эрнст Фукс (1930) – австрийский художник и скульптор, один из основоположников фантастического реализма или нового символизма. Известен неортодоксальными и даже кощунственными библейскими сюжетами.
Иеронимус Босх (ок.1450/60-1516) – нидерландский художник Северного Возрождения. Считается дальним предтечей сюрреализма.
Питер Брейгель старший “Мужицкий” (ок.1525/30-1569) – фламандский художник Северного Возрождения, последователь Босха.
Хуго Симберг (1873-1917) – финский художник-символист.
Альберто Джакометти (1901-1966) – швейцарский скульптор и художник. Создатель групповых и одиночных фигур людей, чрезмерно тонких и вытянутых ввысь.
Герой романа Ш.М.Ж.Гюисманса Наоборот – Дез Эссент, декаденствующий юноша, посвящающий все свое время утонченным утехам и наслаждению искусством.
Ш.Бодлер, Лотреамон, Б.Д’Оревильи, С.Пшибышевский, Ж.Пеладан, Гюисманс – представители декаданса, к явлению которого Ф.Ницше относился негативно par excellence.
С.Кьеркегор и А.Шопенгауэр – философы пессимистичного и религиозного мировоззрения.
А.Кроули его знаменитую Книгу Закона надиктовал таинственный разум Айвас через его жену-медиума. Кроули признавался, что сам не все в ней понимает.
Оскар Кокошка (1886-1980) – австрийский художник-экспрессионист. Его отношения с возлюбленной Альмой Малер были очень сложными, и в итоге она отвергла его, объясняя это страхом перед обуревавшей его чрезмерной страстью. Он продолжал любить ее всю жизнь.
В повести Ж.-П.Сартра Детство хозяина художник говорит мальчику, что занимался любовью даже с мухами.
…Ты даже не представляешь… - далее Ирод почти дословно передает А.Ш.ЛаВея (Сатанинская библия).
Работа Ф.Ницше Антихрист имеет подзаголовок Проклятие христианству.
Казнь Петра изобразил Караваджо (1573-1610)
Дэниель Мартин Диаз – современный мексиканский художник фантастического реализма и музыкант. Его картины, стилизованные под готическую и византийскую иконопись, являют собой неортодоксальные и кощунственные вариации на библейские сюжеты.
Джесс Пеппер (1975) – американский художник. Его картины представляют причудливые религиозные образы, как, к примеру, Троица многоножек.
П.Верлен, А.Рэмбо, О.Уайльд, О.Бердслей, Леонардо, Микеланджело – все перечисленные писатели и художники так или иначе имели гомосексуальные связи.
Июль-ноябрь 2007
|