Вчера ходил под небом, сегодня небо – Я. Такая редкая мне выпала возможность, такая сладкая судьба и старая,
перезрелая мечта, такая странная и пьяная, презренная Луна. Такая горькая любовь к тебе, что постепенно я
теряю жизнь, теряю каплею за каплею тебя я без остатка, без начала и конца, теряю жизнь я без тебя. Такая
сладкая и смелая, страшная, ужасная любовь, что стынет в жилах мясо.
Плыву к тебе рассветами, закатами плыву, плыву к тебе звездой, волной я растекаюсь, океаном. Я против воли
твоей жил, против стрелки компасной и часовой - той безобразной стрелки, которой противопоставил я себя, той
стрелки, которая делит вечность пополам.
Та, которая в пещерных глубинах тишины сгорает ветреной звездой и умирает кошкой. Глухонемой звездой,
последней кошкой Евы Браун. А я исполнил вальс, фокстрот и декаданс; испортил я Луну, исполнил мёртвую петлю,
как памятник Любви, как вечный маятник Земли.
Вчера по небу босиком ходил - сегодня я по облачным обломкам шагаю облачённый в сапоги,– брезгую я богом,
пренебрегаю всякой высотой. Боюсь испачкать мысль, и ноги замарать. Подобно мародеру, в фашистских сапогах я
фетишистом пешую по небесам, следую за ветром. Я научился в них ещё чечётку выбивать, я научился в них еще и
убивать, без жалости присущей вам, невежды, я научился в них последний танец танцевать. Ещё и на губной
гармошке Бетховена играть… исполнить Шуберта и Баха. Бах-бах! Трах-трах! Так я люблю тебя сейчас, в свои
последние пять минут жизни; в которых заблудилась совесть, смерть, и гордость-гадость обрела приют. Остался я
один, осталась ты одна, моя последняя вдова и первая любовь. Да, Так люблю тебя сейчас, что заставляю небо я
краснеть, и сапогами шествую по крови той небесной.
В том небе меня камень догоняет. И всё-таки достигнет он своей мишени, тем самым делая ту цель бессмертной
навсегда и безобразной - лишь на одно мгновенье. Камень, брошенный с Земли, - он выше неба, в богов уже бросают
камни иль боги бросаются в те камни сами, в осколки памятников себе. Бросают из седла – копьё, грязь – из болот
швыряют. Тот памятник меня настигнет, не избежать его.
Она!.. Она лежит на дне страниц моих, сердец и снов и океанов, уж трупом кошки почивает она там. Она лежит в
отраве на траве с улыбкой на лице, со шрамом на спине. Она лежит с кривой, кровавой рожей и вонючей кожей, а я
люблю её во все места: туда-сюда, туда-сюда - так хочется любить, и растекаются её края, и разбегаются жуки,
мокрицы, слизняки - все паразиты разбежались кто куда. А я люблю её, люблю, все девять её жизней… и вот, теперь
десятую ещё её люблю, уже не жизнь, но ещё кошку.
Я в море утонул вчера, слева за бортом в тумане; спасался я, хватаясь за усы морских чудовищ, за плавники
касаток и акул. На одном краю короткого плавника я долгую жизнь прожил. А после, - прилёг на дно я моря, где и
почиваю до сих пор, смеюсь и хохочу надменно я от пуза; глумлюсь в немецких сапогах, что с оконфуженного,
контуженного фюрера я снял в подвальном лабиринте Рейхстага. Ах, как много дна, а Она, всего лишь на всего,
одна, одна… как правда, как мечта.
Мы шли по дну, по лёсам. Мы шли через леса - коралловые, громкие и звонкие леса; то лес - ветров и варваров
и лжи, и раздавались в той немой глуши нечленораздельные звуки и членораздельные запахи. И ножкой по лицу, по
носику; и сапогом по рылу. Тут каждый зверь – есть человек, и наоборот. Ах, запах ночи, запах плети и лозы,
запах человеческой слезы и звериной течки. Ах, ароматы детской и невинной плоти. В том дне, в лесу и в океане
на самом дне.
Вчера ещё пешком ходил под небом, сегодня – я летаю верхом на звезде. И звёзды, те, путались в карманах, в
руках терялись и растворялись в широких рукавах шута, в подолах цветного платья, в клёшах брюк. И, брошенный в
меня с Земли осколок ветра, обломок тишины, достигнет вечности, достанет высоты и станет обладателем глухонемой
звезды. С тем ветром – камень прилетит, и свергнет меня в омут, вспять. И перестану я быть богом, и перестану
небом я дышать опять, опять я стану не бог весть кем.
Мы дышим небом и камнями, землёй и тишиной, и только ветер из воды сухим выходит дважды, об этом ты поймёшь
однажды, но будет поздно для тебя. Выходит он сухим, тот ветер, и бродит не по броду, а по глубине.
А после – радугой-росой, туманом, призмой света, соплями с солями, и солями с соплями на щеках, в той
стране, где все мы в дураках. Я камнем моря дно продлил, продолжил безобразность, я вечным памятником стал.
Днепропетровск 2004.
Бредятина какая.