31.01.2018 Автор: Алексей Грин
Дьявольская комедия
Каждый новый жизненный виток приносит, прежде всего, надежду на следующий, но иногда это больше, чем переплетение причин и следствий, заполняющих отмирающие друг от друга календарные даты. Релиз нового альбома «The Matrixx», получившего имя «Здравствуй» и самоопределившегося в качестве вовсе не типичном, по крайней мере, для отечественной музыкальной, прости господи, культуры – инсталляции, несет в себе окончательное освобождение данного коллектива от тени предыдущего проекта Глеба Самойлова, преследовавшего его с маниакально-сексуальной увлеченностью.
В мире, подконтрольном финансовой прибыли, создавать что-то новое можно лишь, противопоставляя себя миру/ожиданиям/себе и особенно выгоде, что единично, то есть по определению уникально. Мало кто способен выйти из завоеванной зоны комфорта, еще и по собственной воле.
Один из главных «символов» сегодняшнего времени, речь о принципах и взглядах, что творческих, что жизненных, – Сергей Шнуров попытался доказать, ну или подтвердить, самому себе, прежде всего, собственную же профпригодность, убрав в свое время со сцены «Ленинград» и локализовав музыкальные стремления в группе «Рубль», но быстро опомнился, утвердившись в мысли, что писать хоть что-то стоящее несоизмеримо тяжелее, чем регулярно снимать финансовый урожай с благодатной почвы минимальных требований толпы.
Впрочем, это не лучший во всех отношениях пример, чаще можно наблюдать последовательный процесс смены окружения лидера группы под старой, проверенной и комфортной вывеской, как это происходит с нынешним «Мумий Троллем», заслужившим уважение прорывной энергетикой и неугодностью разноплановых убеждений, а ныне неспешно теряющим нематериальные заслуги, конвертируя их в преференции и денежные знаки.
Есть и совсем клинические случаи, те, кому ничего кроме комфортного заработка и не нужно изначально (большой вопрос: кого из них в информационном поле больше?). Никакие, к черту, идеологии или художественные поиски, никакие попытки найти оправдания своим действиям или их отсутствию, ничего вообще – лишь зона финансовой прибыли. Когда в печь идет всё: доброе имя одной британской писательницы, узурпировавшей детективный жанр, скандалы, суды, мертвые друзья детства, буквально выкопанные с того света на сцену – всё, что угодно, лишь бы получить животворящий глоток из железы набухшей калорийным финансовым молоком. Прибыль, как известно, не пахнет, а значит, все средства хороши, лишь бы люди несли деньги, а организаторы – гастрольный график.
«Всё остальное так глупо: смерть и ложь»
Глеб прав, с этим миром давно всё понятно, поэтому вернемся к приятному из него исключению. Музыканты «Матрицы» давно освободились от ярма народного признания имени той самой британской писательницы, но гарантии заполняемости залов для организаторов нестоличных концертов и более чем серьезная часть публики, помнящая на генетическом уровне ароматы опиума пополам с гуталином и не желающая знать ничего нового ни о себе, ни о музыке, ни о реальности не отпускали их до сих пор, наводя жирные пятна ожиданий, едва ли, не на каждый концертный трек-лист.
И вот время прошлого наконец-то закончилось, наступает – будущее, оставляя рельефный отпечаток подошвы на обращенных вверх лицах, застывших в бессмысленном ожидании.
«Я говорю тебе – здравствуй! Теперь я непобедим!»
Условимся, ориентируясь на слова автора: альбом = инсталляция, песня = номер, и поговорим о «Здравствуй» именно в такой форме, четко следуя авторской разбивке, лишь добавив координатные точки пространств – четыре части одного путешествия.
Часть первая: Смерть и Ад
Первый номер: Звезда
Беспробудно черный экран. Одинокая падающая из ниоткуда в никуда звезда. Вспышка, дугообразное падение, тьма.
В авторское повествование мы попадаем сквозь входную точку, оставленную упавшей звездой, посвященной в припеве, вероятно, последнему, ну или крайнему, что бесконечно близко во всех значениях его судьбе, на данный момент поэту и идеологу в пространстве русского языка – Илье Кормильцеву. Невероятно романтично, беспросветно грустно и в то же время предельно просто, просительно и требовательно:
«Нет! Не загадывай на звезду. Нет! Это, может, упал наш друг»
Это еще не сама смерть, она придет чуть позже, это скорее отношение к действительности, причем совершенно конкретное. Звезда чертит свою последнюю траекторию не в ночном небе и даже не в отрешенности космического пространства, она «вниз падает, сгорая» в глазах вполне конкретных, человеческих. Здесь и пренебрежительное отношение к этим звездам «да все равно, еще их очень много» и совсем уж кровожадное «на наше счастье любой вселенной хватит, пустое небо для нас немного значит». Вряд ли трактовка последней цитаты окажется близка авторской, но слишком уж велик соблазн перед затертой, но по-прежнему актуальной аллегорией на человечество – вирус, практически каннибал, пожирающий всё, что помогает чувствовать себя живым.
Пока горят – плевать, погаснут – найдем новое небо.
Пожирание, как познание пустоты и ее заполнение.
Второй номер: Дружок
Явление Смерти.
Теперь она не просто подтекст, а непосредственный герой, причем едва ли не главный. Когда может устать тень, а зеркало не разглядеть, она всегда за твоею спиной, обернись:
«Здравствуй, дружок!»
Главное, что хочется отметить в появлении Смерти – саркастичная отрешенность интонаций. Ей плевать – это главное. Она просто есть и есть всегда, причем только она. Кем бы ты ни был и что бы ни творил, всё чего добьешься от нее – кривая трещина усмешки чуть ниже пустых глазниц. Ты для нее настолько ничто, что ей смешно, но лишь самую малость. В любую секунду твоей жизни, исключительно на ее усмотрение: «Здравствуй, дружок!»
И всё.
Третий номер: Дурачок
Похороны. Гроб. Загримированное лицо. Плачущие люди.
Один из первых стихотворных опытов Глеба и, пожалуй, самая неоднозначная для трактовки история. Бессмысленный ритуализм процесса, глухота даже к последней реплике прошедшего точку невозвращения. Все слова и все чувства мертвеца остаются в пределах деревянного одеяния, под нескончаемые причитания и споры о том, кого же он любил и кого непременно сильнее.
«Так вот что, братцы и сестры, иди все на. Я сам себе нож вострый, я сам себе судья»
Главное откровение, приносимое Смертью, – невозможность быть понятым, ни до, ни после. Одиночество. Отрешенное одиночество. Изначальная невозможность выразить что-то самое важное, глубокое, внутреннее, чем ты и являешься в сути.
Даже если встанешь из гроба в последней попытке выблевать криком собственную душу – никто не станет слушать. Не сможет или не захочет – не имеет значения.
И что остается?
«Завалиться набок и сдохнуть. Улыбаясь накрашенным ртом»
Четвертый номер: From Hell
Ад.
Переплетение, смешение звуков. Отчетливая вибрация. Шорохи, всхлипы, крики. Совершенно безумное пространство, в котором нет ничего, кроме изначального безумия. Нет и тебя, хотя ты уже здесь. Лишь пульсация безграничной шизофрении. Но не истерично, а отстраненно.
Отстраненность вообще главный лейтмотив инсталляции. И к слову, мера таланта, потому как – высота взгляда.
Как говорилось в одном хорошем фильме: если долго смотреть на Луну, можно стать идиотом. Так вот, если поставить «From Hell» на автоповтор, то можно очутиться в аду.
Никаких лишних сентенций, никакого искусственного нагнетания. Только пустота сумасшествия. Самое настоящее ничто. И пути назад нет.
Часть вторая: Земля
Пятый номер: Умереть за любовь
Что глубже Ада? В какую следующую грань состоится проникновение?
Авторская логика совершает не самый очевидный поворот, возвращаясь из падения в бездонную адскую глотку на Землю, в нашу горячо любимую и прекрасно обусловленную реальность.
«Мы с тобой больные звезды, в лазарете у Луны. Слишком рано, слишком поздно мы совсем не влюблены»
На Земле под колокольный перезвон идет панихида по живым. По тем, кто должен был бы быть с ними, с теми, кто уже далеко, но в итоге то ли потому что еще рано, то ли потому что уже слишком поздно, остался на Земле. Посреди грязи человеческого общества, каркающего воронья, волчьих стенаний, могил и бесконечно копящегося разочарования.
Вороны и волки – лишь образы, пока что, свое физическое воплощение они обретут в следующем круге. Больше возможности прятаться от параллелей с Данте нет: это круги, те самые, только представленные иначе, не как литературное произведение, а как констатация факта – реальность, а не вымысел.
«Сядет солнце, встанут трупы, коченея от любви»
И они придут за нами, не те, кого мы хоронили и не те, с кем «должны были бы быть», а другие, чужие. Придут, чтобы забрать нас, переполненных пустотой, ненавистью, страхом и злобой. Наши страхи, наша неспособность быть, наша трусость, придет за нами восставшими трупами, чтобы сожрать живьем, чтобы уничтожить. Потому что…
«мы должны были бы быть»
«должны были бы быть»
«должны были бы быть»
«должны были бы быть»
«с ними»
И Смерть теперь не кажется таким уж кошмаром…
Шестой номер: Чума и праздник
Именно здесь происходит окончательное сведение двух несовместимых плоскостей в одну. Эфемерный, независимо от наличия или отсутствия конкретного вероисповедания, Ад и физическая реальность приводятся к общему знаменателю. То, что происходит в реальности не лучше того, что творится в Аду.
«Вот самый светлый праздник страны моей родной, с клироса несется протяжный волчий вой»
Волки из предыдущего круга обретают обещанное воплощение.
«А ночью было круто, у стен монастыря забила конкурента нищая братва»
Нищие забивают друг друга в борьбе за лишнюю копейку, Луна отпускает им грехи, не оставляя виновных в своем свете. Вокруг лишь невиновные. Впрочем, это единственная их метаморфоза. В остальном братва остается братвой, нищета…
Пожалуй, едва ли не главный текст инсталляции уходит совсем уж в жуткое нутро:
«Подбросили ребенка, на паперти нашли, и теплые пеленки ему не помогли»
«Соборовали волки, отвыли поутру, а значит, все нормально – душа его в раю»
Творится откровенный шабаш, настолько кошмарный, насколько бессмысленный. Вряд ли здесь стоит даже пытаться выводить аллегории-параллели. Всё говорится в лоб, с той степенью откровенности, с какой признаются в содеянном серийные убийцы.
Две плоскости даже не соединены между собой, они друг другу тождественны, Ад и Жизнь – синонимы. И как завершающий гвоздь в деревянный лоб «дурачка» вбивается:
«Никто не догадался, что это просто Ад»
Смерть перестает быть постжизненным процессом, становясь способностью восприятия Жизни.
Неважно жив ты или мертв по факту биофизических показателей, важно, как ты себя осознаешь. Или не осознаешь.
О том, что во вступлении «Чумы» звучат аплодисменты, мы еще вспомним, когда они сыграют основополагающую роль, а сейчас заметим характерный авторский прием, сопровождающий кошмарный по констатации немотивированной человеческой агрессии и простой по изложению текст комично-мультяшным: ля-ля-ля-ля-ля-ля.
Седьмой номер: Tango para el dinero
На смену суицидальному совокуплению реальности и постжизненных откровений приходит слегка оттеняющая, насколько это вообще в данном случае возможно, по-своему легкая композиция – танец Смерти.
«Встреча у гроба, как встреча на свадьбе, подруга невесты начинает зевать»
Жизнь и Смерть впервые сводятся рядом, представляясь подругами на одном из двух общих для них праздниках. Во время рождения скучающе зевала, как несложно догадаться, другая.
«Налейте покойнику, ему еще ехать»
Да, смерть – не финал, как, собственно, жизнь – не начало, это мы уже поняли, а теперь лишь закрепляем и выпить очень даже к месту.
В мире предательства, бесконечного обогащения, нивелирования изначально искусственных ценностей, подмены ложных понятий еще более лживыми, лишь одно происходит неизменно искренне:
«Это танго за деньги, детка, спасибо, что ты мне не врешь!»
Не врет, конечно, только Она. Всё остальное: «смерть и ложь». Этот танец – единственное, в чем можно быть уверенным каждому.
«Вообще я танцую редко, но ради тебя – на что не пойдешь?»
И действительно, как ей отказать?
Часть третья: Жизнь
Восьмой номер: Готика МР
Вторая после «From Hell» перебивка, снижающая идеологическую нагрузку и открывающая главную, но не финальную часть.
Впрочем, и здесь есть то, что нельзя упустить – плач новорожденного и идиотский смех всем знакомого с детства мультяшного дятла в качестве точки, как усмешка над единственным счастливым фрагментом жизни – детством, когда еще улыбалась вторая подруга, из предыдущей композиции.
Девятый номер: Синие цветы
«Теперь я расскажу тебе сказку»
Детские голоса: аааааа?!
«Слушай»
Детские голоса: оооооо!
«Очень веселую сказку»
Детские голоса: ииииии!
Одно плавно перетекает в другое, каждый номер действительно плотно увязан в предыдущем и даже случайные звуки – неслучайны. О чем, к слову, Глеб споет напрямую. Поэтому игнорирование мелочей, пренебрежение ими, ведет к потере целостности. Всё как в жизни. Мелочей нет, есть невнимательные.
В «Готике МР» мы слышали рождение, теперь ребенку рассказывают сказку, но не привычную ложь, а правду.
Отрешенный, спокойный голос:
«Говорят, мертвецы – синие, добрые цветы. Замолчи, не кричи, подожди – зацветешь и ты»
Да, здесь прячется Гёте «отдохнешь и ты», но в данном случае не это главное.
Вступает второй голос, взволнованный, неравнодушный, змеиный:
«И умрешь ты скоро, медленно и больно. Я тебя целую, на ухо шепчу: скоро будет лучше, скоро станет легче, бог тебя услышит, все твои слова. Он тебе ответит, он тебе посветит. Ты его увидишь и сойдешь с ума»
Вступает третий голос, шепчущий, озирающийся, непонимающий:
«Кто здесь, кто-кто здесь? Словно небо синий весь? Кто здесь? Кто-кто здесь?»
Связующей нитью становится первый голос, отрешенный, он разбавляет змеиное шипение и он же отвечает непонимающему одними и теми же словами:
«Синие цветы…»
Кто здесь – кто, догадываться должен каждый самостоятельно. Можно сейчас, можно, когда придет то самое время.
Десятый номер: Нет, мама
Вновь во вступлении используются издевательские эффекты, только теперь о них стоит сказать конкретнее, поскольку их появление достигает максимального значения.
Голос артиста: «Привет»
Публика, единодушно и обезличено: ваааууу!
Голос артиста: «Это песня про маму»
Публика с девчачьей слезливой умиленностью: оооооо…
Глеб называет звуковые вставки «ударом постмодерна по постмодерну», а в памяти всплывает цитата, главного англоязычного графомана современности под вывеской контркультуры – Чака Паланика, пояснявшего в одной из бесчисленных книжек: все записанные реакции публики, будь то аплодисменты, умиление или негодование, все, что мы слышали и слышим в подкладках ток-шоу, сериалов да и много где еще – это записи 50-60-х годов, то есть буквально голоса, аплодисменты, свист реальных мертвецов.
Сам же текст звучит первой и единственной исповедью в жизни, перед единственным человеком этой исповеди достойным, перед мамой.
Непонимание мира, неприятие тотального безразличия и глупости, бога, людей, даже природы.
«Так убого, как у бога, не получалось ни у кого»
«Почему всё так, мама, почему всё так?!»
Ответа, конечно, нет и не будет. Да и какого ответа мы ждем от мамы? И ждем ли?
«Всё как надо, всё так и будет, ты знаешь, мама…»
«Где твоя юность, мама, кому ты так задолжала? Где она была и осталась? Там же, где будет моя старость…»
Нигде.
Ни юность мамы, ни твоя старость. Их нет и не будет, даже если были и будут.
Бережность к жизни через бесконечные страдания и отчаяния, через несправедливость и новые страдания, через отбирание жизни. Наверное, единственные кого можно воспитать по такому принципу – рабы. Так убого, как у бога, сотворенного людьми, действительно не получалось ни у кого. И не получится.
«Нет, мама, я такой дурак, я такой дурак. Прости, мама, но не хочу я так, я не буду так…не могу я так, как надо!»
Самое искреннее, выстраданное признание, которое понять и принять способна только Она. И это первый и последний раз в инсталляции, когда под «Ней» понимается не Смерть. И не Жизнь. А кто-то больший.
Одиннадцатый номер: С.Н.
«Если бы ты сюда не пришла, ты бы меня никогда не нашла»
От исповеди перед мамой плавно погружаемся в обыденную жизнь, с красиво завернутой обратной связью. Если бы ты здесь не родилась, ты бы не родила меня. Каждый приводит каждого, сгорая в бесконечном поиске.
«Если б сюда никто не пришел, никто никогда никого не нашел»
Смущают, разве что, очередные вставки, на сей раз из театральных представлений, возглавляемые коронным шутовским:
«А вот и я!»
Со слов Глеба известно, что «С.Н.» еще и про Андрея Панина, не впрямую, скорее косвенно, про актерство, сцену, спектакль… Дальше рукой подать до самой затасканной аллегории жизни, поэтому оставим раскопки в этом направлении.
Звучат фоном ангельские песнопения, сменяемые скрежещущим сквозь зубы, агонизирующим, истеричным до предела, совсем человеческим в отличие от всех трех голосов «Синих цветов», воплем:
«Мать твою, мать твою, мать твою, мать, кто бы там ни был, ему на нас плевать!»
Разочарование, выплеснутое в покаянной «Нет, мама» достигает вершины, ребенок вырос, подросток отчаялся и перед нами взрослый человек, расплескивающий последние надежды и доходящий до абстиненции.
В финале, устало и на выдохе:
«Кто бы там ни был – плевать…»
Двенадцатый номер: С.С.
Давайте сразу: какое последнее, взрослое, разочарование в Жизни?
Тщетность борьбы.
Нет смысла цитировать «С.С.», цитирующую, по сути, одноименную книгу, ее суть.
Предательство. Всего. И всех вокруг. Последняя надежда, что не предаст хотя бы небо, но и оно – падла. Выбор всегда прост: борись и сгори, скорее всего, безымянным где-то под ногами толпы, в серой грязи или нагнись и расслабься. Всё. Никакого третьего варианта не будет.
А в качестве бонуса, если не сдался, посмотришь «на любимого, как стекает с лица имя его»
Тринадцатый номер: Guten Morgen
Иллюзий больше нет. Это и есть жизнь.
Просыпаешься один посреди тошноты – вокруг Ад и вечная дискотека (с которой так часто сравнивают инсталляцию).
Хочется блевать, но нечем. Хочется не вставать, но гонят вперед стекшие с лица любимые глаза. Хочется выть, но вокруг и так один волчий вой – роскошь непрекращающейся собачьей свадьбы.
«Guten Morgen!»
Отрешенность одиночества через всю историю – помните?
«Guten Morgen!»
Часть четвертая: Человек
Четырнадцатый номер: Здравствуй
Теперь собрано всё, смысл истории, ее название, ее же начало, на самом деле, как и ее завершение, которого не будет.
Человек остается один, брони нет, никакой защиты, ни от мира, ни от иллюзий, которыми он является.
Человек стоит напротив бесконечности.
«Всё никогда не напрасно. Я уже не один. Я говорю тебе: здравствуй! Теперь я непобедим»
Противоречия с трактовкой здесь нет. Человек равен одиночеству, но не одинок. Нужно ли объяснять – почему? Нет. Единственное жизненное правило: если нужно объяснять, значит, не нужно объяснять – именно здесь безальтернативно.
Пятнадцатый номер: Послушайте!
«Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит –
чтоб обязательно была звезда! –
клянется –
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
“Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!”
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!»
Владимир Маяковский
И всё. Больше ничего. Финал.
В качестве последних слов:
Пожалуй, только один человек в отечественной музыке мог нарисовать настолько апокалиптично-правдивую картину, сохранив в финале, совершенно, на первый взгляд, не вяжущуюся с общей концепцией, надежду. Не свалившись в пошлость, не изменив себе, а лишь открыв новую плоскость восприятия.
Вопрос веры, не конфессиональной, не в бога, да ни во что, по сути, вообще, а веры, как внутреннего мотива, пусть будет мотива душевного, остается последним пристанищем. Единственным укрытием, которое не может (по неизвестной причине) быть уничтожено.
Возможно, такую защиту от аннигиляции в нас заложили программисты, воссоздавшие это пространство, со всем наполнением и развитием всех возможных событий. Возможно, такова защита самой жизни, по той же причине. Ну или в конце концов, таково решение некоего бога, к которому так страшно опоздать, но опоздать невозможно.
Всё это, в конечном счете, не имеет значения, потому что главным остается сам факт существование этого глубоко внутреннего и единственного реального бастиона.
Вопроса веры.
Который вовсе и не вопрос, а скорее единственный верный ответ, причем верный не в значении правильный, верный именно от – верящий.
Если говорить о цельности произведения, точнее инсталляции, то в отечественной музыке что-то схожее встречалось в репертуаре группы П.Т.В.П., речь о пластинке «Порядок вещей». Недаром их создатели дружат. И пожалуй, чересчур личная попытка выстроить не менее цельную картину – «Жить в твоей голове» Земфиры.
Такие разные и такие одинаково необходимые, уж точно важнее воздуха, для русского языка эксперименты, благодаря которым не начинаешь верить в лучшее, ведь «это не хэппи энд» (большой привет Алексею Никонову), но остаешься при одном совершенно неоспоримом убеждении:
«Всё никогда не напрасно!»
Потому что есть те, благодаря кому:
«Я уже не один. Я говорю тебе: здравствуй!»